Бабы

В селе Райбуже, как раз против церкви, стоит двухэтажный дом на каменном фундаменте и с железной крышей. В нижнем этаже живет со своей семьей сам хозяин, Филипп Иванов Кашин, по прозванию Дюдя, а в верхнем, где летом бывает очень жарко, а зимою очень холодно, останавливаются проезжие чиновники, купцы и помещики. Дюдя арендует участки, держит на большой дороге кабак, торгует и дегтем, и медом, и скотом, и сороками, и у него уж набралось тысяч восемь, которые лежат в городе в банке.

Дюдя сидел на крылечке в одной жилетке, без шапки и ждал, когда заговорит проезжий. Он привык к тому, что проезжие по вечерам на сон грядущий рассказывали всякие истории, и любил это. Его старуха Афанасьевна и невестка Софья доили под навесом коров; другая невестка, Варвара, сидела у открытого окна в верхнем этаже и ела подсолнухи.

С улицы во двор вошел горбатенький Алешка и, запыхавшись, ни на кого не глядя, побежал в дом; через минуту он выбежал из дома с гармоникой и, звеня в кармане медными деньгами, щелкая на бегу подсолнухи, скрылся за воротами.

– И все он гуляет с ребятами, и все гуляет, – вздохнула Афанасьевна. – Перед масленой женили его, думали – как лучше, а он, поди, еще хуже стал.

– Это поповичи с учителем, – сказала она.

– Эка подлая! – вздохнул Дюдя.

– Собаке собачья и смерть, – сказал Дюдя.

– Кузька, иди спать! – крикнул ему Матвей Саввич.

– Спит сиротка, – сказала старуха. – Худенький, тощенький, одни кости. Родной матери нет, и покормить его путем некому.

– Чай, не помнит матери, – сказала старуха.

Кузька вздрогнул и открыл глаза. Он увидел перед собой некрасивое, сморщенное, заплаканное лицо, рядом с ним – другое, старушечье, беззубое, с острым подбородком и горбатым носом, а выше них бездонное небо с бегущими облаками и луной, и вскрикнул от ужаса. Софья тоже вскрикнула; им обоим ответило эхо, и в душном воздухе пронеслось беспокойство; застучал по соседству сторож, залаяла собака. Матвей Саввич пробормотал что-то во сне и повернулся на другой бок.

Это была Варвара. Она минуту постояла, потом подошла к лавочке и села.

– Не нагуляла бы ты себе, молодайка, какого горя, – сказала Софья. – Слыхала, как Машеньку и ногами, и вожжами? Тебе бы, гляди, того не было.

– Грех! – шепнула Софья.

– Полунощники... – засмеялась Варвара.

– Пора спать, – сказала Софья, вставая, – а то как бы Дюдя не хватился.

– Померла, говорит, в остроге. Мужа отравила.

– Болтаешь, бог с тобой.

Софья вздрогнула и ничего не сказала, потом открыла глаза и долго, не мигая, глядела на небо.

– Страшно... Бог убьет.