Беда (1886)

Он помнил, как, не найдя у себя в кармане часов и медальонов, в чужом галстухе, с пьяной тяжелой головой он поторопился на службу. Красный от стыда, дрожа от хмельной лихорадки, стоял он перед начальством, а начальство, не глядя на него, говорило равнодушным голосом:

Этот равнодушный тон, острые, прищуренные глаза начальства и деликатное молчание товарищей резко выделялись из сумбура и уже не походили на сон...

Отвратительное чувство перегара наполняло его всего, начиная со рта и кончая ногами, которые еле ступали... Ощущение "ночевавшего во рту эскадрона" томило все его тело и даже душу. Ему было и стыдно, и страшно, и тошно.

– Да, плохая история! – соглашался сопровождавший его сослуживец Федор Елисеич. – Все бы ничего, но вот что скверно: место потерял! Это хуже всего, брат... Именно стреляться в пору...

Приятели зашли в трактир...

Он покрутил головой и продолжал:

– Ничего, побранится и перестанет!..

Путохин выпил рюмку, закусил соленой белужиной и задумался.

– А ты прощения попроси! – посоветовал сослуживец.

Идя из трактира домой, Николай Максимыч придумывал фразы, какими он ответит жене. Он воображал себе бледное, негодующее лицо, заплаканные глаза, поток язвительных фраз, и его душу наполняло малодушное чувство страха, знакомое школьникам.