Беда (1886) - Текст произведения

– Иду домой, точно на смертную казнь... Не жалко мне ни часов, ни денег, ни места... Я готов мириться со всеми этими потерями, с этой головной болью, с нотацией начальства... но одно меня тревожит: как я с женой встречусь? Что я скажу ей? Пять ночей дома не ночевал, все пропил и отставку получил... Что я могу сказать ей?

– Ничего, побранится и перестанет!..

– Я должен показаться ей теперь отвратительным, жалким... Она не выносит пьяных людей, и, по ее мнению, всякий кутящий подл... И она права... Разве не подло пропивать кусок хлеба, прокучивать место, как я эта сделал?

Путохин выпил рюмку, закусил соленой белужиной и задумался.

– Завтра, значит, придется шагать в ссудную кассу... – сказал он после некоторого молчания. – Места скоро не найдешь, стало быть, голодуха препожалует к нам во всем своем величии... А женщины, братец ты мой, все могут простить тебе – и пьяную рожу, и измену, и побои, и старость, но не простят они тебе бедности. В их глазах бедность хуже всякого порока. Раз моя Маша привыкла ежедневно обедать, то хоть украдь, а подавай ей обед. "Без обеда, скажет, нельзя; не так мне есть хочется, как от прислуги совестно". Да, брат... Я этих баб прекрасно изучил... Пятидневное беспутство простится мне, но голодуха не прощается.

– Да, головомойка будет важная... – вздохнул Федор Елисеич.

– Она рассуждать не будет... Ей нет дела до того, что я сознаю свою вину, что я глубоко несчастлив... Какое ей дело? Женщинам нет до этого дела, особливо если они заинтересованы... Человек страдает, задыхается от стыда, рад пулю пустить себе в лоб, но он виноват, он согрешил, и его бичевать нужно... И хоть бы она хорошо выбранилась или побила, но нет, она встретит тебя равнодушно, молча, неделю целую будет казнить тебя презрительным молчанием, язвить, донимать жалкими словами... Можешь себе представить эту инквизицию.

– А ты прощения попроси! – посоветовал сослуживец.

– Напрасный труд... На то она и добродетельна, чтоб не прощать грешных.

Идя из трактира домой, Николай Максимыч придумывал фразы, какими он ответит жене. Он воображал себе бледное, негодующее лицо, заплаканные глаза, поток язвительных фраз, и его душу наполняло малодушное чувство страха, знакомое школьникам.

"Э, плевать! – решил он, дернув у своей двери за звонок. – Что будет, то будет! Коли невыносимо станет, уйду. Выскажу ей все и уйду куда глаза глядят".

Когда он вошел к себе, жена Маша стояла в передней и вопросительно глядела на него.

"Пусть она начинает", – подумал он, взглянув на ее бледное лицо и нерешительно снимая калоши.

Но она не начинала... Он вошел в гостиную, потом в столовую, а она все молчала и глядела вопросительно.

"Пущу себе пулю в лоб! – решил он, сгорая со стыда. – Не могу дольше терпеть! Сил нет!"

Минут пять ходил он из угла в угол, не решаясь заговорить, потом быстро подошел к столу и написал карандашом на газетном листе: "Кутил и получил отставку". Жена прочла, взяла карандаш и написала: "Не нужно падать духом". Он прочел и быстро вышел... к себе в кабинет.

Немного погодя жена сидела возле него и утешала:

– Перемелется, мука будет, – говорила она. – Будь мужчиной и не кисни... Бог даст, перетерпим эту беду и найдем место получше.

Он слушал, не верил своим ушам и, не зная, что отвечать, как ребенок, заливался счастливым смехом. Жена покормила его, дала опохмелиться и уложила в постель.