Двадцать девятое июня - Текст произведения
– Не таковский, чтоб врать, – сказал он. – Так-то-с! Ты вот... ты вот так врешь! Ну да! Ты вот так и норовишь уколоть! С тобой ездить не следует. Я не знаю, зачем я с тобой поехал!..
– И не ездил бы... Зачем врать, не понимаю! Врет, как свинья!
– Сам свинья! Свинья и дурак вместе с тем...
Мы начали усовещевать Предположенского.
– Пусть он не врет! – оправдывался непокорный зять. – Моя душа возмущается, ежели кто врет... И свиньей пусть не бранится. Сам он свинья, вот что! А если ему неприятно, что я еду, так... шут с ним! Я могу и не ехать!
– Ну, полноте! Аким Петрович и не думал вас оскорблять! Стоит ли поднимать бурю из-за пустяков?
Предположенский надулся, как объевшийся индюк, и умолк.
– Нельзя-с! – обратился, немного погодя, к Предположонскому Козоедов. – Нельзя-с! Он вам теперь, можно сказать, заместо родителев, тесть он вам, а вы грубости наносите... А грешно!
Зять взглянул презрительно на старшину и сардонически усмехнулся...
– Тебя спрашивают нешто? – спросил он. – Спрашивают? Молчи, коли... Сиди, ежели сидишь!.. Заместо родителев... Говорить еще не умеешь, а тоже лезешь... Гм... Суконное ры... Мужлан!
– Вот видите-с, какие вы! Не любите, коли люди покойно сидят. Я хотя и из простого звания произошел, хотя, могу сказать, и никакого образования не проходил, но могу сказать, что имею в груди, и в сердце, и в душе всякие чувства, а вы вот так нет, хоть вы и науки проходили по всем степеням... Так-то-с!
– Перестаньте, господа! – вмешался я. – Полно вам друг другу мораль читать! Давайте молчать...
Отлетаев с сопеньем вытащил из бокового кармана объемистый, сильно потертый портсигар и запустил в него свои толстые пальцы. Доктор и мировой протянули руки к его портсигару.
– Нет-с, извините-с! – сказал внушительно Отлетаев. – Дружба дружбой, а табачок врозь. Мне самому не хватит... Дорога велика, а у меня папирос-то с собой только четыре десятка...
Доктор и мировой сильно сконфузились и, чтобы скрыть подальше от света белого свой конфуз, засвистали из "Мадам Анго".
Отлетаев был глуп, как сорок тысяч братьев, и невежа страшная...
Мы его терпеть не могли. Сконфуженный доктор закурил собственную папироску и начал рассказывать анекдоты. Рассказал он их штук двадцать; из них только один не был сальным, остальные же так и таяли в наших ушах.
– А вы, батенька, мастер! – похвалил я доктора. – Не знал я, что вы такой юморист!
– Да-с... Кое-что знаем, – сказал доктор. – Ежели б я захотел в журналах сотрудничать, то миллионы бы имел. Больше вашего зарабатывал бы.
– Не сомневаюсь... Чего же не сотрудничаете?
– Не хочу!
– Почему же?
– Не хочу, вот и все! Совесть есть! Нешто человек с совестью может в ваших журналах писать? Никогда! Я даже не читаю никогда газет! Считаю болванами тех, кто выписывает их, тратит деньги...
– А я наоборот, – заметил мировой, – считаю тех болванами, кто не тратит деньги на газеты...
– Доктор не в духе сегодня, – сказал я. – Не будем его трогать...
– Кто вам сказал, что я не в духе? Я в духе... Вы потому так заступаетесь за газеты, что в них пишете, а по-моему, они... тьфу! Яйца выеденного не стоят. Врут, врут и врут. Первые вруны и сплетники! Газетчики – те же адвокаты... Врут и не имеют совести!
– Я был адвокатом, – сказал мировой, – а совесть имел.
Предположенский и Козоедов переглянулись и ехидно улыбнулись.
– Я не про вас говорю... Я вообще... Вообще все мошенники... И газетчики, и адвокаты, и все...