Хористка

Однажды, когда она еще была моложе, красивее и голосистее, у нее на даче, в антресолях, сидел Николай Петрович Колпаков, ее обожатель. Было нестерпимо жарко и душно. Колпаков только что пообедал и выпил целую бутылку плохого портвейна, чувствовал себя не в духе и нездорово. Оба скучали и ждали, когда спадет жара, чтоб пойти гулять.

– Должно быть, почтальон или, может, подруга, – сказала певица.

Незнакомка была бледна и тяжело дышала, как от ходьбы по высокой лестнице.

Барыня не сразу ответила. Она сделала шаг вперед, медленно оглядела комнату и села с таким видом, как будто не могла стоять от усталости или нездоровья; потом она долго шевелила бледными губами, стараясь что-то выговорить.

– Какой муж? – прошептала Паша и вдруг испугалась так, что у нее похолодели руки и ноги. – Какой муж? – повторила она, начиная дрожать.

– Не... нет, сударыня... Я... я никакого мужа не знаю.

– Так его, вы говорите, нет здесь? – спросила барыня уже твердым голосом и как-то странно улыбаясь.

– Гадкая вы, подлая, мерзкая... – пробормотала незнакомка, оглядывая Пашу с ненавистью и отвращением. – Да, да... вы гадкая. Очень, очень рада, что, наконец, могу высказать вам ото!

– Где мой муж? – продолжала дама. – Впрочем, здесь он или нет, мне все равно, но должна я вам сказать, что обнаружена растрата и Николая Петровича ищут... Его хотят арестовать. Вот что вы наделали!

Опять наступило молчание. Барыня ходила по комнате и ломала руки, а Паша все еще глядела на нее тупо, с недоумением, не понимала и ждала от нее чего-то страшного.

– Лжете вы! – крикнула барыня и злобно сверкнула на нее глазами. – Мне все известно! Я давно уже знаю вас! Я знаю, в последний месяц он просиживал у вас каждый день!

– Какие девятьсот рублей? – тихо спросила Паша. – Я... я не знаю... Я не брала.

– Сударыня, они никаких вещей мне не дарили! – взвизгнула Паша, начиная понимать.

– Гм... – сказала Паша и пожала плечами. – Я бы с удовольствием, но, накажи меня бог, они ничего мне не давали. Верьте совести. Впрочем, правда ваша, – смутилась певица, – они как-то привезли мне две штучки. Извольте, я отдам, ежели желаете...

– Извольте! – сказала она, подавая эти вещи гостье.

– Что же вы мне даете? – сказала она. – Я не милостыни прошу, а того, что принадлежит не вам... что вы, пользуясь вашим положением, выжали из моего мужа... этого слабого, несчастного человека... В четверг, когда я видела вас с мужем на пристани, на вас были дорогие броши и браслеты. Стало быть, нечего разыгрывать передо мной невинного барашка! Я в последний раз прошу: дадите вы мне вещи или нет?

– Сладкие пирожки... – усмехнулась незнакомка. – Дома детям есть нечего, а тут сладкие пирожки. Вы решительно отказываетесь возвратить вещи?

– Что же теперь делать? – проговорила она. – Если я не достану девятисот рублей, то и он погиб, и я с детьми погибла. Убить эту мерзавку или на колени стать перед ней, что ли?

– Я прошу вас! – слышалось сквозь ее рыданья. – Вы же ведь разорили и погубили мужа, спасите его... Вы не имеете к нему сострадания, но дети... дети... Чем дети виноваты?

– Что же я могу сделать, сударыня? – сказала она. – Вы говорите, что я мерзавка и разорила Николая Петровича, а я вам, как пред истинным богом... заверяю вас, никакой пользы я от них не имею... В нашем хоре только у одной Моти богатый содержатель, а все мы перебиваемся с хлеба на квас. Николай Петрович образованный и деликатный господин, ну, я и принимала. Нам нельзя не принимать.