Нищий

Скворцов поглядел на калоши, из которых одна была глубокая, а другая мелкая, и вдруг вспомнил.

– Будет вам лгать! Вы называли себя студентом и даже рассказали мне, за что вас исключили. Помните?

Оборвыш взялся за ручку двери и растерянно, как пойманный вор, оглядел переднюю.

Скворцов разошелся и самым безжалостным образом распек просителя. Своею наглою ложью оборвыш возбудил в нем гадливость и отвращение, оскорбил то, что он, Скворцов, так любил и ценил в себе самом: доброту, чувствительное сердце, сострадание к несчастным людям; своею ложью, покушением на милосердие "субъект" точно осквернил ту милостыню, которую он от чистого сердца любил подавать беднякам. Оборвыш сначала оправдывался, божился, но потом умолк и, пристыженный, поник головой.

– Работать... Я и сам это понимаю, но где же работы взять?

– Я не отказываюсь, но нынче и настоящие дровоколы сидят без хлеба.

– Хорошо, посмотрим... Отлично... Увидим!

Оборвыш пожал плечами, как бы недоумевая, и нерешительно пошел за кухаркой. По его походке видно было, что согласился он идти колоть дрова не потому, что был голоден и хотел заработать, а просто из самолюбия и стыда, как пойманный на слове. Заметно было также, что он сильно ослабел от водки, был нездоров и не чувствовал ни малейшего расположения к работе.

Гнев Скворцова уже прошел, и ему стало немножко больно и стыдно за то, что он заставил человека избалованного, пьяного и, быть может, больного заниматься на холоде черной работой.

– На, отдай ему полтинник, – сказал Скворцов. – Если он хочет, то пусть приходит колоть дрова каждое первое число... Работа всегда найдется.