В овраге

Село Уклеево лежало в овраге, так что с шоссе и со станции железной дороги видны были только колокольня и трубы ситценабивных фабрик. Когда прохожие спрашивали, какое это село, то им говорили:

Или кричал, если то был нищий:

Решили женить Анисима.

– Два с полтиной! – сказал старик и покачал головой.

– Тише там! – крикнул священник.

– Насосались нашей крови, ироды, нет на вас погибели!

Прошло пять дней. Анисим, собравшийся уезжать, пришел наверх к Варваре, чтобы проститься. У нее горели все лампадки, пахло ладаном, а сама она сидела у окна и вязала чулок из красной шерсти.

– Меня Самородов впутал в одно дело: богат буду или пропаду. Ежели что случится, уж вы тогда, мамаша, утешьте моего родителя.

– Никак нельзя, папаша.

– А-аа!.. – удивился Костыль. – Не ест!

– Ах, деточки, деточки, деточки... – быстро забормотал Костыль и встал; его одолевала дремота. – Ну, спасибо за чай, за сахар, деточки. Пора и спать. Стал уж я трухлявый, балки во мне все подгнили. Хо-хо-хо!

– Я тебе давеча сказал, чтоб бросила деньги в колодец. Ты бросила?

– Здравствуйте, Никифор Анисимыч!

– Маменька, отчего я его так люблю? Отчего я его жалею так? – продолжала она дрогнувшим голосом, и глаза у нее заблестели от слез. – Кто он? Какой он из себе? Легкий, как перышко, как крошечка, а люблю его, люблю, как настоящего человека. Вот он ничего не может, не говорит, а я все понимаю, чего он своими глазочками желает.

– Похлопотать-те некому... – начала Варвара, когда они остались вдвоем. – Говорила я, чтоб господ попросить, – не послушали тогда... Прошение бы...

Старик уезжал ненадолго в город. Кто-то рассказал Аксинье, что он ездил к нотариусу, чтобы писать завещание, и что Бутекино, то самое, на котором она жгла кирпич, он завещал внуку Никифору. Об этом ей сообщили утром, когда старик и Варвара сидели около крыльца под березой и пили чай. Она заперла лавку с улицы и со двора, собрала все ключи, какие у нее были, и швырнула их к ногам старика.

– Ну, ба-а-ба! – говорили у ворот. – Вот так ба-а-ба! Расходилась – страсть!

– Не пьет... – сказала Липа, глядя на лошадь.

Должно быть, старику было неприятно слышать это, потому что он отошел и проговорил торопливо:

Вавила сел на подводу с бочкой, старик и Липа сели на другую. Поехали шагом, Вавила впереди.