Обед кончился. Кухарке приказали прибирать со стола как можно тише и не стучать посудой и ногами... Детей поспешили увести в лес... Дело в том, что хозяин дачи, Осип Федорыч Клочков, тощий, чахоточный человек с впалыми глазами и острым носом, вытащил из кармана тетрадь и, конфузливо откашливаясь, начал читать водевиль собственного сочинения. Суть его водевиля не сложна, цензурна и кратка. Вот она. Чиновник Ясносердцев вбегает на сцену и объявляет своей жене, что сейчас пожалует к ним в гости его начальник, действительный статский советник Клещев, которому понравилась дочка Ясносердцевых, Лиза. Засим следует длинный монолог Ясносердцева на тему: как приятно быть тестем генерала! "Весь в звездах... весь в красных лампасах... а ты сидишь рядом с ним и – ничего! Словно ты и в самом таки деле не последняя шишка в круговороте мироздания!" Мечтая таким образом, будущий тесть замечает вдруг, что в комнатах сильно пахнет жареным гусем. Неловко принимать важного гостя, если в комнатах вонь, и Ясносердцев начинает делать жене выговор. Жена, со словами: "На тебя не угодишь", поднимает рев. Будущий тесть хватает себя за голову и требует, чтобы жена перестала плакать, так как начальников не встречают с заплаканными глазами. "Дура! Утрись... мумия, Иродиада ты невежественная!" С женой истерика. Дочь заявляет, что она не в состоянии жить с такими буйными родителями, и одевается, чтобы уйти из дому. Чем дальше в лес, тем больше дров. Кончается тем, что важный гость застает на сцене доктора, прикладывающего к голове мужа свинцовые примочки, и частного пристава, составляющего протокол о нарушении общественной тишины и спокойствия. Вот и все. Тут же примазан жених Лизы, Гранский, кандидат прав, человек из "новеньких", говорящий о принципах и, по-видимому, изображающий из себя в водевиле доброе начало.
Клочков читал и искоса поглядывал: смеются ли? К его удовольствию, гости то и дело зажимали кулаками рты и переглядывались.
– Ну? Что скажете? – поднял глаза на публику Клочков, окончив чтение. – Как?
В ответ на это самый старший из гостей, Митрофан Николаевич Замазурин, седой и лысый, как луна, поднялся и со слезами на глазах обнял Клочкова.
– Спасибо, голубчик, – сказал он. – Утешил... Так хорошо ты это самое написал, что даже в слезы ударило... Дай я тебя еще раз... в объятия...
– Отлично! Замечательно! – вскочил Полумраков. – Талант, совсем талант! Знаешь что, брат? Бросай ты службу и изволь писать! Писать и писать! Подло зарывать талант в землю!
Начались поздравления, восторги, объятия... Послали за русским шампанским.
Клочков растерялся, раскраснелся и от избытка чувств заходил вокруг стола.
– Я в себе этот талант давно уже чувствую! – заговорил он, кашляя и махая руками. – Почти с самого детства... Излагаю я литературно, остроумие есть... сцену знаю, потому – в любителях лет десять терся... Что же еще нужно? Поработать бы только на этом поприще, поучиться,... и чем я хуже других?
– Действительно, поучиться... – сказал Замазурин. – Это ты верно... Только вот что, голубчик... Ты меня извини, но я правду... Правда прежде всего... У тебя выведен Клещев, действительный статский советник... Это, друг, нехорошо... Оно-то, в сущности, ничего, но как-то, знаешь, неловко... Генерал, то да се... Брось, брат! Еще наш рассердится, подумает, что ты это на него... Обидно старику станет... А от него мы акроме благодеяний... Наплюй!