Комната в доме Марьи Александровны.
1
Марья Александровна, пожилых лет дама, и Михал Андреевич, ее сын.
Марья Александровна. Слушай, Миша, я давно хотела с тобою переговорить: тебе должно переменить службу.
Миша. Пожалуй, хоть завтра же.
Марья Александровна. Ты должен служить в военной.
Миша (вытаращив глаза). В военной?
Марья Александровна. Да.
Миша. Что вы, маменька? в военной?
Марья Александровна. Ну что ж ты так изумился?
Миша. Помилуйте, да разве вы не знаете: ведь нужно начинать с юнкеров?
Марья Александровна. Ну да, послужишь год юнкером, а потом произведут в офицеры, – уж это мое дело.
Миша. Да что вы нашли во мне военного? и фигура моя совершенно невоенная. Подумайте, матушка! Право, вы меня изумили этакими словами совершенно, так что я, я... я просто не знаю, что и подумать... Я, слава Богу, и толстенек немножко, а как надену юнкерский мундир с короткими хвостиками – совестно даже будет смотреть.
Марья Александровна. Нет нужды. Произведут в офицеры, будешь носить мундир с длинными фалдами и совершенно закроешь толщину свою, так что ничего не будет заметно. Притом это и лучше, что ты немножко толст, – скорее пойдет производство: им же будет совестно, что у них в полку такой толстый прапорщик.
Миша. Но, матушка, ведь мне год, всего год осталось до коллежского асессора. Я уже два года, как в чине титулярного советника.
Марья Александровна. Перестань, перестань! Это слово "титулярный" тиранит мои уши; мне так и приходит на ум Бог знает что. Я хочу, чтобы сын мой служил в гвардии. На штафирку просто не могу и смотреть теперь!
Миша. Но посудите, матушка, рассмотрите меня хорошенько и наружность мою также: меня еще в школе звали хомяком. В военной службе все же нужно, чтобы и на лошади лихо ездил, и голос бы имел звонкий, и рост бы имел богатырский, и талию.
Марья Александровна. Приобретешь, все приобретешь. Я хочу, чтобы ты непременно служил; на это есть очень важная причина.
Миша. Да какая же причина?
Марья Александровна. Ну, уж причина важная.
Миша. Все же таки скажите, какая причина?
Марья Александровна. Такая причина... я не знаю даже, поймешь ли ты хорошенько. Губомазова, эта дура, третьего дни у Рогожинских говорит, и нарочно так, чтобы я слышала. А я сижу третьею, передо мной Софи Вотрушкова, княгиня Александрина, и за княгиней Александриной сейчас я. Что бы, ты думал, эта негодная осмелилась говорить?.. Я, право, так и хотела встать с места; и если б не княгиня Александрина, я бы не знаю, что я сделала. Говорит: "Я очень рада, что на придворных балах не пускают штатских. Это такие все, говорит, mauvais genre, чем-то неблагородным от них отзывается. Я рада, говорит, что мой Алексис не носит этого скверного фрака". И все это произнесла с таким жеманством, с таким тоном... так, право... я не знаю, что бы я сделала с нею. А ее сын просто дурак набитый: только всего и умеет, что подымать ногу. Такая противная мерзавка!
Миша. Как, матушка, так в этом вся причина?
Марья Александровна. Да, я хочу назло, чтобы мой сын тоже служил в гвардии и был бы на всех придворных балах.
Миша. Помилуйте, матушка, из того только, что она дура...
Марья Александровна. Нет, уж я решилась. Пусть-ка она себе треснет с досады, пусть побесится.
Миша. Однако ж...