Преступление и наказание - Часть 4 - Глава 4
Он поднял на нее свой задумчивый взгляд и вдруг заметил, что он сидит, а она все еще стоит перед ним.
– Что ж вы стоите? Сядьте, – проговорил он вдруг переменившимся, тихим и ласковым голосом.
Она села. Он приветливо и почти с состраданием посмотрел на нее с минуту.
– Какая вы худенькая! Вон какая у вас рука! Совсем прозрачная. Пальцы, как у мертвой.
Он взял ее руку. Соня слабо улыбнулась.
– Я и всегда такая была, – сказала она.
– Когда и дома жили?
– Да.
– Ну, да уж конечно! – произнес он отрывисто, и выражение лица его и звук голоса опять вдруг переменились. Он еще раз огляделся кругом.
– Это вы от Капернаумова нанимаете?
– Да-с...
– Они там, за дверью?
– Да... У них тоже такая же комната.
– Все в одной?
– В одной-с.
– Я бы в вашей комнате по ночам боялся, – угрюмо заметил он.
– Хозяева очень хорошие, очень ласковые, – отвечала Соня, все еще как бы не опомнившись и не сообразившись, – и вся мебель, и все... все хозяйское. И они очень добрые, и дети тоже ко мне часто ходят...
– Это косноязычные-то?
– Да-с... Он заикается и хром тоже. И жена тоже... Не то что заикается, а как будто не все выговаривает. Она добрая, очень. А он бывший дворовый человек. А детей семь человек... и только старший один заикается, а другие просто больные... а не заикаются... А вы откуда про них знаете? – прибавила она с некоторым удивлением.
– Мне ваш отец все тогда рассказал. Он мне все про вас рассказал... И про то, как вы в шесть часов пошли, а в девятом назад пришли, и про то, как Катерина Ивановна у вашей постели на коленях стояла.
Соня смутилась.
– Я его точно сегодня видела, – прошептала она нерешительно.
– Кого?
– Отца. Я по улице шла, там подле, на углу, в десятом часу, а он будто впереди идет. И точно как будто он. Я хотела уж зайти к Катерине Ивановне...
– Вы гуляли?
– Да, – отрывисто прошептала Соня, опять смутившись и потупившись.
– Катерина Ивановна ведь вас чуть не била, у отца-то?
– Ах, нет, что вы, что вы это, нет! – с каким-то даже испугом посмотрела на него Соня.
– Так вы ее любите?
– Ее? Да ка-а-ак же! – протянула Соня жалобно и с страданием сложив вдруг руки. – Ах! вы ее... Если б вы только знали. Ведь она совсем как ребенок... Ведь у ней ум совсем как помешан... от горя. А какая она умная была... какая великодушная... какая добрая! Вы ничего, ничего не знаете... ах!
Соня проговорила это точно в отчаянии, волнуясь и страдая и ломая руки. Бледные щеки ее опять вспыхнули, в глазах выразилась мука. Видно было, что в ней ужасно много затронули, что ей ужасно хотелось что-то выразить, сказать, заступиться. Какое-то ненасытимое сострадание, если можно так выразиться, изобразилось вдруг во всех чертах лица ее.
– Била! Да что вы это! Господи, била! А хоть бы и била, так что ж! Ну так что ж? Вы ничего, ничего не знаете... Это такая несчастная, ах, какая несчастная! И больная... Она справедливости ищет... Она чистая. Она так верит, что во всем справедливость должна быть, и требует... И хоть мучайте ее, а она несправедливого не сделает. Она сама не замечает, как это все нельзя, чтобы справедливо было в людях, и раздражается... Как ребенок, как ребенок! Она справедливая, справедливая!
– А с вами что будет?
Соня посмотрела вопросительно.
– Они ведь на вас остались. Оно, правда, и прежде все было на вас, и покойник на похмелье к вам же ходил просить. Ну, а теперь вот что будет?
– Не знаю, – грустно произнесла Соня.
– Они там останутся?