Фома Гордеев - Глава 10
Ее ласки были крайне редки; они всегда смягчали одинокого старика, и хотя он не отвечал на них почему-то, но – все ж таки ценил их. И теперь, передернув плечами и сбросив с них ее руки, он сказал ей:
– Иди, иди на свое место... Ишь разбирает тебя Евин зуд...
Но Любовь не ушла; настойчиво заглядывая в глаза его, она с обидой в голосе спросила:
– Почему вы, папаша, всегда так говорите со мной, – точно я маленькая или очень глупая?
– Потому что ты большая, а не очень умная... Н-да! Вот те и весь сказ! Иди, садись и ешь...
Она отошла и молча села против отца, обиженно поджав губы. Маякин ел против обыкновения медленно, подолгу шевыряя ложкой в тарелке щей и упорно рассматривая их.
– Кабы засоренный ум твой мог понять отцовы мысли! – вдруг сказал он, вздыхая с каким-то свистом.
Любовь отбросила в сторону свою ложку и чуть не со слезами в голосе заговорила:
– Зачем обижать меня, папаша? Ведь видите вы – одна я! всегда одна! Ведь понятно вам, как тяжело мне жить, – а никогда вы слова ласкового не скажете мне... И вы ведь одиноки, и вам тяжело...
– Вот и Валаамова ослица заговорила! – усмехнувшись, сказал старик. – Н-ну? Что же дальше будет?
– Горды вы очень, папаша, вашим умом...
– А еще что?
– Это нехорошо!.. Зачем вы меня отталкиваете? Ведь у меня никого нет, кроме вас...
У нее на глазах появились слезы; отец заметил их, и лицо его вздрогнуло.
– Кабы ты не девка была! – воскликнул он. – Кабы у тебя ум был, как... у Марфы Посадницы, примерно, – эх, Любовь! Наплевал бы я на всех... на Фомку... Ну, не реви!
Она вытерла глаза и спросила:
– Что же Фома?
– Бунтует... Ха-ха! Говорит: «Возьмите у меня все имущество, отпустите меня на волю...» Спасаться хочет... в кабаках!.. Вот он что задумал, наш Фома...
– Что же это?.. – нерешительно спросила Любовь.
– Что это? – горячась и вздрагивая, заговорил Маякин. – А это у него или с перепою, или – не дай бог! – материно... староверческое... И если это кулугурская закваска в нем, – много будет мне с ним бою! Он – грудью пошел против меня... дерзость большую обнаружил... Молод, – хитрости нет в нем... Говорит: «Все пропью!» Я те пропью!
Маякин поднял руку над головой и, сжав кулак, яростно погрозил им.
– Как смеешь? Кто нажил дело, кто его оборудовал? Ты? Отец твой... Сорок лет труда положено, а ты его разрушить хочешь? Мы все должны где дружно стеной, где осторожно, гуськом, один за другим, идти к своему месту... Мы, купцы, торговые люди, веками Россию на своих плечах несли и теперь несем.... Петр Великий был царь божеского ума – он нам цену знал! Как он нас поддерживал? Книжки печатал нарочно для нашего обучения делу... Вон у меня его повелением напечатанная книга Полидора Виргилия Урбинского об изобретателях вещей... в семьсот двадцатом году печатана... да! Это надо понять!.. Он дал нам ход... А теперь – мы на своих ногах стоим... Ходу нам дайте! Мы фундамент жизни закладывали – сами в землю вместо кирпичей ложились, – теперь нам этажи надо строить... позвольте нам свободы действий! Вот куда наш брат должен курс держать... Вот где задача! Фомка этого не понимает... Должен понять и – продолжать... У него отцовы средства... Я издохну – мои присоединятся: работай, щенок! А он колобродит. Нет, ты погоди! Я тебя вознесу до надлежащей точки!
Старик задыхался от возбуждения и сверкающими глазами смотрел на дочь так яростно, точно на ее месте Фома сидел. Любовь пугало его возбуждение.