Фома Гордеев - Глава 12
– Неужто затем человек рождается, чтобы поработать, денег зашибить, дом выстроить, детей народить и – умереть? Нет, жизнь что-нибудь означает собой... Человек родился, пожил и помер – зачем? Нужно сообразить – зачем живем? Толку нет в жизни нашей... Потом – не ровно все – это сразу видно! Одни богаты – на тысячу человек денег у себя имеют... и живут без дела... другие – всю жизнь гнут спину на работе, а нет у них ни гроша... А между тем разница в людях – малая... Иной – без штанов живет, а рассуждает так, ровно в шелки одет...
Охваченный своими мыслями, Фома долго бы излагал их, но Тарас отодвинул свое кресло от стола, встал и со вздохом негромко произнес:
– Нет, спасибо!.. Больше не хочу...
Фома круто оборвал свою речь и повел плечами, с усмешкой взглянув на Любовь.
– Откуда это ты набрался такой философии? – спросила она недоверчиво и сухо.
– Это не философия... Это... наказание! – вполголоса сказал Фома. – Открой глаза и смотри на все – тогда это само в голову полезет...
– Вот кстати, Люба, обрати внимание, – заговорил Тарас, стоя спиной к столу и рассматривая часы, – пессимизм совершенно чужд англосаксонской расе... То, что называют пессимизмом Свифта и Байрона, – только жгучий, едкий протест против несовершенства жизни и человека... А холодного, рассудочного и пассивного пессимизма у них не встретишь...
Затем, как бы вдруг вспомнив о Фоме, он обернулся к нему, заложил руки за спину и, дрыгая ляжкой, сказал:
– Вы поднимаете очень важные вопросы. Некоторые считают их детскими... Если они серьезно занимают вас – вам надо почитать книг... В них вы найдете немало ценных суждений о смысле жизни... Вы – читаете книги?
– Нет! – кратко ответил Фома. – Не люблю.
– Но, однако, они могли бы кое в чем помочь вам... – сказал Тарас, и по губам его скользнула улыбка...
– Если люди помочь мне в мыслях моих не могут – книги и подавно!.. – угрюмо проговорил Фома.
Ему стало скучно с этим равнодушным человеком. Он хотел бы уйти, но в то же время ему хотелось сказать Любови что-нибудь обидное об ее брате, и он ждал, не выйдет ли Тарас из комнаты. Любовь мыла посуду; лицо у нее было сосредоточенно и задумчиво, руки двигались вяло. Тарас, расхаживая по комнате, останавливался пред горками с серебром, посвистывал, щелкал пальцами по стеклу и рассматривал вещи, прищуривая глаза. Фома, заметив, что Любовь несколько раз вопросительно, с неприязнью и ожиданием взглянула на него, понял, что он стесняет ее.
– Я у вас ночую... – сказал он, улыбаясь ей. – Надо мне поговорить с крестным. Да и скучно дома одному...
– Так ты поди, скажи Марфуше, чтоб она приготовила тебе постель в угловой... – торопливо посоветовала Любовь.
– Могу...
Он встал и вышел из столовой. И тотчас же услыхал, что Тарас негромко спросил сестру о чем-то.
«Про меня, – подумал он. Вдруг в голове его мелькнула злая мысль: – Послушать, что скажут умные люди...»
Он бесшумно прошел в другую комнату, тоже смежную со столовой. Огня тут не было, лишь узкая лента света из столовой, проходя сквозь непритворенную дверь, лежала на темном полу. Фома тихо, с замиранием в сердце, подошел вплоть к двери и остановился...
– Тяжелый парень... – сказал Тарас.
Пониженно, торопливо заговорила Любовь: