Фома Гордеев - Глава 2
– Все, – убежденно ответил мальчик.
Чудесные царства не являлись пред ним. Но часто на берегах реки являлись города, совершенно такие же, как и тот, в котором жил Фома. Одни из них были побольше, другие – поменьше, но и люди, и дома, и церкви – все в них было такое же, как в своем городе. Фома осматривал их с отцом, оставался недоволен ими и возвращался на пароход хмурый, усталый.
– Вот завтра приедем в Астрахань... – сказал однажды Игнат.
– А она – такая же, как все?
– Ну, известно!.. А то – какая же?
– А за ней что?
– Море... Каспийское море называется.
– А что в нем есть?
– Рыба, чудак! Что может в воде быть?
– Город-от Китеж в воде стоит...
– То – другое дело! То – Китеж... В нем – одни праведники жили.
– А в море праведные города не бывают?
– Не бывают... – сказал Игнат и, помолчав, прибавил: – Вода морская – горькая, пить ее нельзя...
– А за морем опять земля будет?
– Известно! Море-то должно же края иметь. Оно – как чашка...
– И опять города там?
– И опять города, – а как же? Только там уж не наша земля будет, а персидская... Видал персияшек, которые вот на ярмарке-то – шептала, урюк, фисташка?
– Видал, – ответил Фома и задумался.
Однажды он спросил отца:
– Много еще земли-то?
– Земли, брат, – о-очень много!
– А на ней все одинаковое?
– То есть что?
– Города и все...
– Ну, конечно... Все одинаково...
После многих таких разговоров мальчик стал реже, не так упорно смотреть вдаль вопрошающим взглядом черных глаз...
Команда парохода любила его, и он любил этих славных ребят, коричневых от солнца и ветра, весело шутивших с ним. Они мастерили ему рыболовные снасти, делали лодки из древесной коры, возились с ним, катали его по реке во время стоянок, когда Игнат уходил в город по делам. Мальчик часто слышал, как поругивали его отца, но не обращал на это внимания и никогда не передавал отцу того, что слышал о нем. Но однажды, в Астрахани, когда пароход грузился топливом, Фома услыхал голос Петровича, машиниста:
– Приказал валить столько дров, – тьфу, несообразный человек! Загрузит пароход по самую палубу, а потом орет – машину, говорит, портишь часто... масло, говорит, зря льешь...
Голос седого и сурового лоцмана отвечал:
– А все жадность его непомерная – дешевле здесь топливо, вот он и старается... Жаден, дьявол!
– Жаден...
Повторенное несколько раз кряду слово запало в память Фомы, и вечером, ужиная с отцом, он вдруг спросил его:
– Тятя!
– Ась?
– Ты жадный?
На вопросы отца он передал ему разговор лоцмана с машинистом. Лицо Игната омрачилось, и глаза гневно сверкнули.
– Вот оно что!.. – проговорил он, тряхнув головой. – Ну, ты не того, – не слушай их. Они тебе не компания, – ты около них поменьше вертись. Ты им хозяин, они – твои слуги, так и знай. Захочем мы с тобой, и всех их до одного на берег швырнем, – они дешево стоят, и их везде как собак нерезаных. Понял? Они про меня много могут худого сказать, – это потому они скажут, что я им – полный господин. Тут все дело в том завязло, что я удачливый и богатый, а богатому все завидуют. Счастливый человек – всем людям враг...
Дня через два на пароход явились новые и лоцман и машинист.
– А где Яков? – спросил мальчик.
– Рассчитал я его... прогнал!
– За то?
– За то самое...
– И Петровича?
– И его.
Фоме понравилось то, что отец его может так скоро переменять людей на пароходе. Он улыбнулся отцу и, сойдя вниз на палубу, подошел к одному матросу, который, сидя на полу, раскручивал кусок каната, делая швабру.