Фома Гордеев - Глава 13
– Цыц, ты! – зарычал Фома, поводя на него глазами. – Не смей со мной говорить! Я не пьян – я всех трезвее здесь! Понял?
– Да ты погоди-ка, душа, – тебя кто звал сюда? – покраснев от обиды, спросил Кононов.
– Это я его привел! – раздался голос Маякина.
– А! Ну, тогда – конечно!.. Извините, Фома Игнатьевич... Но как ты его, Яков, привел... тебе его и укротить надо... А то – нехорошо...
Фома молчал и улыбался. И купцы молчали, глядя на него.
– Эх, Фомка! – заговорил Маякин. – Опять ты позоришь старость мою...
– Папаша крестный! – оскаливая зубы, сказал Фома. – Я еще ничего не сделал, значит, рано мне рацеи читать... Я не пьян, – я не пил, а все слушал... Господа купцы! Позвольте мне речь держать? Вот уважаемый вами мой крестный говорил... а теперь крестника послушайте...
– Какие речи? – сказал Резников. – Зачем разговоры? Сошлись повеселиться...
– Нет уж, ты оставь, Фома Игнатьевич...
– Лучше выпей чего-нибудь...
– Выпьем-ко! Ах, Фома... славного ты отца сын!
Фома оттолкнулся от стола, выпрямился и, все улыбаясь, слушал ласковые, увещевающие речи. Среди этих солидных людей он был самый молодой и красивый. Стройная фигура его, обтянутая сюртуком, выгодно выделялась из кучи жирных тел с толстыми животами. Смуглое лицо с большими глазами было правильнее и свежее обрюзглых, красных рож. Он выпятил грудь вперед, стиснул зубы и, распахнув полы сюртука, сунул руки в карманы.
– Лестью да лаской вы мне теперь рта не замажете! – сказал он твердо и с угрозой. – Будете слушать или нет, а я говорить буду... Выгнать здесь меня некуда...
Он качнул головой и, приподняв плечи, объявил спокойно:
– Но ежели кто пальцем тронет – убью! Клянусь господом богом – сколько смогу – убью!
Толпа людей, стоявших против него, колыхнулась, как кусты под ветром. Раздался тревожный шепот. Лицо Фомы потемнело, глаза стали круглыми...
– Ну, говорилось тут, что это вы жизнь делали... что вы сделали самое настоящее и верное...
Фома глубоко вздохнул и с невыразимой ненавистью осмотрел лица слушателей, вдруг как-то странно надувшиеся, точно они вспухли... Купечество молчало, все плотнее прижимаясь друг к другу. В задних рядах кто-то бормотал:
– Насчет чего он? А? П-по писанию, али от ума?
– О, с-сволочи! – воскликнул Гордеев, качая головой. – Что вы сделали? Не жизнь вы сделали – тюрьму... Не порядок вы устроили – цепи на человека выковали... Душно, тесно, повернуться негде живой душе... Погибает человек!.. Душегубы вы... Понимаете ли, что только терпением человеческим вы живы?
– Это что же такое? – воскликнул Резников, в негодовании и гневе всплескивая руками. – Я таких речей слышать не могу...
– Гордеев! – закричал Бобров. – Смотри – ты говоришь неладно...
– За такие речи ой-ой-ой! – внушительно сказал Зубов.
– Цыц! – взревел Фома, и глаза у него налились кровью. – Захрюкали...
– Господа! – зазвучал, как скрип подпилка по железу, спокойно-зловещий голос Маякина. – Покорнейше прошу – не препятствуйте! Пусть полает, – пусть его потешится!.. От его слов вы не изломитесь...
– Ну, нет, покорно благодарю! – крикнул Юшков.
А рядом с Фомой стоял Смолин и шептал ему в ухо:
– Перестань, голубчик! Что ты, с ума сошел?
– Пошел прочь! – твердо сказал Фома, блеснув на него гневными глазами. – Иди вон к Маякину, лижи его, авось кусок перепадет!