Фома Гордеев - Глава 13
По обыкновению, Маякин увлекся было изложением своей философии, но, вовремя поняв, что побежденного бою не учат, остановился. Фома тупо посмотрел на него и странно закачал головой...
– Отстань от меня! – жалобно попросил Фома. – Все ваше! Ну – чего еще вам?
Все внимательно прислушивались к его речам, и в этом внимании было что-то предубежденное, зловещее...
– Жил я, – говорил Фома глухим голосом. – Смотрел... Нарвало у меня в сердце. И вот – прорвался нарыв... Теперь я обессилел совсем! Точно вся кровь вытекла...
Он говорил однотонно, бесцветно, и речь его поxoдила на бред...
Яков Тарасович засмеялся.
– Что же, ты думал языком гору слизать? Накопил злобы на клопа, а пошел на медведя? Так, что ли? Юродивый!.. Отец бы твой видел тебя теперь – эх!
– А все-таки, – вдруг уверенно и громко сказал Фома, и вновь глаза его вспыхнули, – все-таки – ваша во всем вина! Вы испортили жизнь! Вы все стеснили... от вас удушье... от вас! И хоть слаба моя правда против вас, а все-таки – правда! Вы – окаянные! Будь вы прокляты все...
Он забился на стуле, пытаясь освободить руки, и закричал, свирепо сверкая глазами:
– Развяжите руки!
Его окружили теснее; лица купцов стали строже, и Резников внушительно сказал ему:
– Не шуми, не буянь! Скоро в городе будем... Не срамись да и нас не срами... Не прямо же с пристани – в сумасшедший дом тебя?
– Да-а?! – воскликнул Фома. – Так вы меня в сумасшедший до-ом?
Ему не ответили. Он посмотрел на их лица и поник головой.
– Веди себя смирно, – развяжем!.. – сказал кто-то.
– Не надо! – тихо заговорил Фома. – Все равно...
И речь его снова приняла характер бреда.
– Я пропал... знаю! Только – не от вашей силы... а от своей слабости... да! Вы тоже черви перед богом... И – погодите! Задохнетесь... Я пропал – от слепоты... Я увидал много и ослеп... Как сова... Мальчишкой, помню... гонял я сову в овраге... она полетит и треснется обо что-нибудь... Солнце ослепило ее... Избилась вся и пропала. А отец тогда сказал мне: «Вот так и человек: иной мечется, мечется, изобьется, измучается и бросится куда попало... лишь бы отдохнуть!..» Эй! развяжите мне руки...
Лицо его побледнело, глаза закрылись, плечи задрожали. Оборванный и измятый, он закачался на стуле, ударяясь грудью о край стола, и стал что-то шептать.
Купечество многозначительно переглядывалось. Иные, толкая друг друга под бока, молча кивали головами на Фому. Лицо Якова Маякина было неподвижно и темно, точно высеченное из камня.
– Может, развязать? – шептал Бобров.
– Нет, не надо... – вполголоса сказал Маякин. – Оставим его здесь... а кто-нибудь пусть пошлет за каретой... Прямо в больницу...
Он пошел к рубке, тихо сказав:
– Постерегите... как бы, чего доброго, в воду не прыгнул...
– А – жалко парня!.. – сказал Бобров, посмотрев вслед ему.
– Никто в дурости его не повинен!.. – хмуро ответил Резников.
– Яков-то... – кивнув головой вслед Маякину, шепотом сказал Зубов.
– Что Яков? Он тут не проиграл...
– Н-да-а... он теперь... опечет!..
Их тихий смех и шепот сливались со вздохами машины и, должно быть, не достигали до слуха Фомы.
Он неподвижно смотрел пред собой тусклым взглядом, и только губы у него чуть вздрагивали...
– Сын к нему явился... – шептал Бобров.
– Я его знаю, сына-то, – сказал Ящуров. – Встречал в Перми...
– Что за человек?
– Деловой... Большим орудует делом в Усолье...
– Стало быть – этот Якову не нужен... Н-да... вон оно что!
– Глядите – плачет!
– О?