Фома Гордеев - Глава 3
Фома молчал, искоса поглядывая на юркого соседа, который одновременно и нравился ему, и возбуждал в нем желание отодвинуться от него подальше. Во время перемены он узнал от Ежова, что Смолин – тоже богатый, сын кожевенного заводчика, а сам Ежов – сын сторожа из казенной палаты, бедняк. Это было ясно по костюму бойкого мальчика, сшитому из серой бумазеи, украшенному заплатами на коленях и локтях, по его бледному, голодному лицу, по всей маленькой, угловатой и костлявой фигуре. Говорил Ежов металлическим альтом, поясняя свою речь гримасами и жестами, и часто употреблял в речи свои слова, значение которых было известно только ему одному.
– Мы с тобой будем товарищи, – объявил он Фоме.
– А ты зачем давеча учителю на меня пожаловался? – напомнил ему Гордеев, подозрительно косясь на него.
– Вот! Что тебе? Ты новенький и богатый, – с богатых учитель-то не взыскивает... А я – бедный объедон, меня он не любит, потому что я озорничаю и никакого подарка не приносил ему... Кабы я плохо учился – он бы давно уж выключил меня. Ты знаешь – я отсюда в гимназию уйду... Кончу второй класс и уйду... Меня уж тут один студент приготовляет... Там я так буду учиться – только держись! А у вас лошадей сколько?
– Три... Зачем тебе много учиться? – спросил Фома.
– Потому что – я бедный... Бедным нужно много учиться, от этого они тоже богатыми станут, – в доктора пойдут, в чиновники, в офицеры... Я тоже буду звякарем... сабля на боку, шпоры на ногах – дрынь, дрынь! А ты чем будешь?
– Н-не знаю!.. – задумчиво сказал Фома, разглядывая товарища.
– Тебе ничем не надо быть... А голубей ты любишь?
– Люблю...
– Какой ты фуфлыга! У-у! О-о! – передразнивал Ежов медленную речь Фомы. – Сколько у тебя голубей?
– У меня нет...
– Эх ты! Богатый, а не завел голубей... У меня и то три есть, – скобарь один, да голубка пегая, да турман... Кабы у меня отец был богатый, – я бы сто голубей завел и все бы гонял целый день. И у Смолина есть голуби – хорошие! Четырнадцать, – турмана-то он мне подарил. Только – все-таки он жадный... Все богатые – жадные! А ты тоже – жадный?
– Н...не знаю, – нерешительно сказал Фома.
– Ты приходи к Смолину, вместе все трое и будем гонять...
– Ладно... ежели меня пустят...
– Разве отец-то не любит тебя?
– Любит.
– Ну, так пустит... Только ты не говори, что и я тоже пойду, – со мной, пожалуй, и взаправду не пустит... Ты скажи – к Смолину, мол, пустите... Смолин!
Подошел толстый мальчик, и Ежов приветствовал его, укоризненно покачивая головой:
– Эх ты, рыжий ябедник! Не стоит с тобой и дружиться, – булыжник!
– Что ты ругаешься? – спокойно спросил Смолин, разглядывая Фому неподвижными глазами.
– Я не ругаюсь, а правду говорю, – пояснил Ежов, весь подергиваясь от оживления. – Слушай! Хотя ты и кисель, да – ладно уж! В воскресенье после обедни я с ним приду к тебе...
– Приходите, – кивнул головой Смолин.
– Придем... Скоро уж звонок, побегу чижа продавать, – объявил Ежов, вытаскивая из кармана штанишек бумажный пакетик, в котором билось что-то живое. И он исчез со двора училища, как ртуть с ладони.
– Ка-акой он! – сказал Фома, пораженный живостью Ежова и вопросительно глядя на Смолина.
– Ловкий, – пояснил рыжий мальчик.
– И веселый, – добавил Фома.
– И веселый, – согласился Смолин.
Потом они помолчали, оглядывая друг друга.
– Придешь ко мне с ним? – спросил рыжий.
– Приду...
– Приходи... У меня хорошо...
Фома ничего не сказал на это. Тогда Смолин спросил его:
– У тебя много товарищей?