Фома Гордеев - Глава 5
Отношения Фомы к Медынской не могли укрыться от крестного, и однажды старик, скорчив ехидную рожу, спросил его:
– Фома! Ты почаще голову щупай, чтоб не потерять тебе ее случаем.
– Это вы насчет чего? – спросил Фома.
– А насчет Соньки, больно уж часто ты к ней ходишь.
– Что вам? – грубовато сказал Фома. – И какая она для вас Сонька?
– Мне – ничего, меня не убудет от того, что тебя обгложут. А что ее Сонькой зовут – это всем известно... И что она любит чужими руками жар загребать – тоже все знают.
– Она умная! – твердо объявил Фома, хмурясь и пряча руки в карманы. – Образованная...
– Умная, это верно! Образованная... Она тебя образует... Особенно шалопаи, которые вокруг нее...
– Не шалопаи, а... тоже умные люди! – злобно возразил Фома, уже сам себе противореча. – И я от них учусь... Я что? Ни в дудку, ни поплясать... Чему меня учили? А там обо всем говорят... всякий свое слово имеет. Вы мне на человека похожим быть не мешайте.
– Фу-у! Ка-ак ты говорить научился! То есть как град по крыше... сердито! Ну ладно, – будь похож на человека... только для этого безопаснее в трактир ходить; там человеки все же лучше Софьиных... А ты бы, парень, все-таки учился бы людей-то разбирать, который к чему... Например – Софья... Что она изображает? Насекомая для украшения природы и больше – ничего!
Возмущенный до глубины души, Фома стиснул зубы и ушел от Маякина, еще глубже засунув руки в карманы. Но старик вскоре снова заговорил о Медынской.
Они возвращались из затона после осмотра пароходов и, сидя в огромном и покойном возке, дружелюбно и оживленно разговаривали о делах. Это было в марте: под полозьями саней всхлипывала вода, снег почти стаял, солнце сияло в ясном небе весело и тепло.
– Приедешь, – к барыне своей первым делом пойдешь? – неожиданно спросил Маякин, прервав деловой разговор.
– Схожу, – недовольно ответил Фома.
– Мм... Что, скажи, часто подарки делаешь ты ей? – просто и как-то задушевно спросил Маякин.
– Какие подарки? Зачем? – удивился Фома.
– Не даришь? Ишь ты... Неужто она просто так, по любви живет с тобой?
Фома вспыхнул от гнева и стыда, круто повернулся к старику и укоризненно сказал:
– Эх! Старый ведь вы человек, а говорите – стыдно слушать! Да разве она пойдет на это?
Маякин чмокнул губами и унылым голосом пропел:
– Какой ты ду-убина! Какой ду-урачина! – И, внезапно озлившись, плюнул. – Тьфу тебе! Всякий скот пил из крынки, остались подонки, а дурак из грязного горшка сделал божка!.. Че-орт! Ты иди к ней и прямо говори: «Желаю быть вашим любовником, – человек я молодой, дорого не берите».
– Крестный! – угрюмо и грозно сказал Фома. – Я этого слушать не могу... Ежели бы кто другой...
– Да кто, кроме меня, остережет тебя? А ба-атюшки! – завопил Маякин, всплескивая руками. – Это она тебя всю зиму за нос и водила? Ну но-ос! Ах она, стервоза!
Старик был возмущен; в голосе его звучали досада, злоба, даже слезы. Фома никогда еще не видал его таким и невольно молчал.
– Ведь она испортит тебя! Ах, блудница вавилонская!..
Глаза Маякина учащенно мигали, губы вздрагивали, и грубыми, циничными словами он начал говорить о Медынской, азартно, с злобным визгом.
Фома чувствовал, что старик говорит правду. Ему стало тяжело дышать.
– Ладно, папаша, будет... – тихо и тоскливо попросил он, отвертываясь в сторону от Маякина.
– Эх, надо тебе скорее жениться! – тревожно вскричал старик.
– Христа ради, не говорите! – глухо молвил Фома.