Фома Гордеев - Глава 6
– Жизнь строга... она хочет, чтоб все люди подчинялись ее требованиям, только очень сильные могут безнаказанно сопротивляться ей... Да и могут ли? О, если б вы знали, как тяжело жить... Человек доходит до того, что начинает бояться себя... он раздвояется на судью и преступника, и судит сам себя, и ищет оправдания перед собой... и он готов и день и ночь быть с тем, кого презирает, кто противен ему, – лишь бы не быть наедине с самим собой!
Фома поднял голову и сказал недоверчиво и с удивлением:
– Не пойму никак я – что такое? И Любовь то же говорит...
– Какая – Любовь? Что говорит?
– Сестра... То же самое, – на жизнь все жалуется. Нельзя, говорит, жить...
– О, большое счастье, что уже теперь она говорит об этом...
– Сча-астье! Хорошо счастье, от которого стонут да жалобятся...
– Вы – слушайте, – в жалобах людей всегда много мудрости... Мудрость – это боль...
Фома слушал убедительно звучавший голос женщины и с недоумением оглядывался. Все было давно знакомо ему, но сегодня все смотрело как-то ново, хотя та же масса мелочей заполняла комнату, стены были покрыты картинами, полочками, красивые и яркие вещицы отовсюду лезли в глаза. Красноватый свет лампы тревожное наводил уныние. Сумрак лежал на всем, кое-где из него тускло блестело золото рам, белые пятна фарфора. Тяжелые материи неподвижно висели на дверях. Все это стесняло, давило Фому, и он чувствовал себя заплутавшимся. Ему жалко было женщину. Но она и раздражала его.
– Вы слышите, как я говорю с вами? Я хотела бы быть вашей матерью, сестрой... Никогда никто не вызывал во мне такого теплого чувства, как вы... А вы смотрите на меня так... недружелюбно... Верите вы мне? да? нет?
Он посмотрел на нее и сказал, вздыхая:
– Не знаю! Верил я...
– А теперь? – быстро спросила она.
– А теперь – уйти мне лучше! Не понимаю я ничего... И себя я не понимаю... Шел я к вам и знал, что сказать... А вышла какая-то путаница... Натащили вы меня на рожон, раззадорили... А потом говорите – я тебе мать! Стало быть, – отвяжись!
– Поймите – мне жалко вас! – тихо воскликнула женщина.
Раздражение против нее все росло у Фомы, и по мере того, как он говорил, речь его становилась насмешливой... Говоря, он встряхивал плечами, точно рвал опутавшее его.
– Жалко?.. Этого мне не надо. Эх, говорить я не могу! Но – сказал бы я вам!.. Нехорошо вы со мной сделали – зачем, подумаешь, завлекали человека? Али я вам игрушка?
– Мне только хотелось видеть вас около себя... – сказала женщина просто и виноватым голосом.
Он не слышал этих слов.
– А как дошло до дела, – испугались вы и отгородились от меня... Каяться стали... Жизнь плохая! И что вы все на жизнь жалуетесь? Какая жизнь? Человек – жизнь, и, кроме человека, никакой еще жизни нет... А вы еще какое-то чудовище выдумали... это вы – для отвода глаз, для оправдания себя... Набалуете, заплутаетесь в разных выдумках и – стонать! «Ах, жизнь! Ох, жизнь!» А не сами вы ее делали? И, себя жалобами прикрывая, – других смущаете... Ну, сбились вы с дороги, а меня зачем сбивать? Злость, что ли, это в вас: дескать, – мне плохо, пусть и тебе будет плохо, – на же! Так, что ли? Эх вы! Красоту вам бог дал ангельскую, а сердце где у вас?