Фома Гордеев - Глава 7

Фома взглянул на старика и замолчал, опустив голову. Ему вспомнился беглый каторжник, убитый и сожженный Щуровым, он снова верил, что это так и было. И женщин – жен и любовниц – этот старик, наверное, вогнал в гроб тяжелыми ласками своими, раздавил их своей костистой грудью, выпил сок жизни из них этими толстыми губами, и теперь еще красными, точно на них не обсохла кровь женщин, умиравших в объятиях его длинных, жилистых рук. И вот теперь он, ожидая смерти, которая уже близко от него, считает грехи свои, судит людей и говорит: «Кто, кроме бога, судья мне?»

«Боится он или нет?» – спросил себя Фома и задумался, исподлобья рассматривая старика.

– Да, парень! Думай... – покачивая головой, говорил Щуров. – Думай, как жить тебе... О-о-хо-хо! как я давно живу! Деревья выросли и срублены, и дома уже построили из них... обветшали даже дома... а я все это видел и – все живу! Как вспомню порой жизнь свою, то подумаю: «Неужто один человек столько сделать мог? Неужто я все это изжил?..» – Старик сурово взглянул на Фому, покачал головой и умолк...

Стало тихо. За окном на крыше дома что-то негромко трещало; шум колес и глухой говор людей несся снизу, с улицы. Самовар на столе пел унылую песню. Щуров пристально смотрел в стакан с чаем, поглаживал бороду, и слышно было, что в груди у него хрипит...

– Трудно тебе жить без отца-то? – раздался его голос.

– Привыкаю... – ответил Фома.

– Богат ты... Яков умрет – еще богаче будешь, все тебе откажет. Одна дочь у него... и дочь тебе же надо взять... Что она тебе крестовая и молочная – не беда! Женился бы... а то что так жить? Чай, таскаешься по девкам?

– Нет...

– Говори! Э-эхе-хе!.. Помирает купец... Сказывал мне один лесничий, – врет ли, нет ли, – что-де раньше все собаки волками были и выродились в собак... Так вот и наше звание – тоже скоро все собаками будем... Науки изучим, модные шляпы на башки воткнем, и все там, что надо, сделаем для того, чтобы свое обличье потерять... И ничем нас от других людей не отличишь... Завели такой порядок, чтобы всех детей в гимназисты отдавать... И купцов, и дворян, и мещан – всех под один колер подгоняют... Оденут в серое и учат всех одной науке... растят человека, как дерево... Зачем это? Никому не известно... И полено одно от другого хоть сучком, да отличается, а тут хотят людей так обстрогать, чтобы все на одно лицо были... Скоро нам, старикам, крышка... да-а! Может, никто уж и не поверит через пятьдесят эдак лет, что на свете я жил... Ананий, Саввин сын, по прозвищу Щуров... так-то! И что я, Ананий, окромя бога, никого не боялся... И что был я в молодости мужик, а земли имел две с четью десятины, а под старость накопил одиннадцать тысяч десятин и все под лесом... да денег, может, два миллиона...

– Вот все говорят – деньги? – сказал Фома с неудовольствием. – А какая от них радость человеку?

– Мм... – промычал Щуров. – Плохой из тебя купец будет, коли ты силы денег не понимаешь...

– Кто ее понимает? – спросил Фома.

– Я! – уверенно сказал Щуров. – И всякий умный человек... Яшка понимает... Деньги? Это, парень, много! Ты разложи их пред собой и подумай – что они содержат в себе? Тогда поймешь, что все это – сила человеческая, все это – ум людской... Тысячи людей в деньги твои жизнь вложили. А ты можешь все их, деньги-то, в печь бросить и смотри, как они гореть будут... И будешь ты в ту пору владыкой себя считать...

– Этого не делают...