Фома Гордеев - Глава 7
«И этот тоже про жизнь говорит... и вот – грехи свои знает, а не плачется, не жалуется... Согрешил – подержу ответ... А та?..» – Он вспомнил о Медынской, и сердце его сжалось тоской. «А та – кается... не поймешь у ней – нарочно она или в самом деле у нее сердце болит...»
Фоме казалось, что он завидует Ананию, и парень поспешил напомнить себе попытки Щурова обобрать его. Это вызывало в нем отвращение к старику, он не мог примирить своих чувств и, недоумевая, усмехался.
– Н-ну, был я у Щурова!.. – сказал он, придя к Маякину и усаживаясь за стол.
Маякин в засаленном халатике и со счетами в руках нетерпеливо заерзал в своем кожаном кресле и оживленно заговорил:
– Наливай ему чаю, Любава! Рассказывай, Фома... Мне к девяти в думу надо, рассказывай скорей.
Фома, посмеиваясь, рассказал о том, как Щуров предложил ему переписать векселя.
– Э-эх! – с сожалением, тряхнув головой, воскликнул Яков Тарасович. – Всю обедню испортил ты, брат, мне! Разве можно так прямо вести дела с человеком? Тьфу! Дернула меня нелегкая послать тебя! Мне самому бы пойти... Я бы его вокруг пальца обернул!
– Ну, едва ли! Он говорит: «Я дуб...»
– Дуб? А я – пила... Дуб – дерево хорошее, да плоды его только свиньям годны... И выходит, что дуб – глуп...
– Да ведь все равно платить надо...
– С этим не торопятся... умные люди! А ты – готов бегом бежать, чтобы деньги отдать... купец!
Яков Тарасович был решительно недоволен крестником. Он морщился и сердито приказывал дочери, молча разливавшей чай:
– Сахар подвинь мне, видишь – не достану...
Лицо Любови было бледно, глаза мутны, и руки у нее двигались вяло, неловко... Фома посмотрел на нее и подумал:
«Смирная какая при отце-то...»
– О чем он говорил с тобой? – спросил его Маякин.
– Насчет грехов...
– Ну конечно! Всякому человеку свое дело дорого... а он – фабрикант грехов... Давно о нем и на каторге и в аду плачут – тоскуют, ждут – не дождутся...
– Увесисто говорит он, – задумчиво сказал Фома, помешивая чай в стакане.
– Меня ругал? – осведомился Маякин, ехидно искривив лицо.
– Было...
– А ты что?
– А я... слушал...
– Мм... что же слышал?
– «Сильному, говорит, простится, – а слабому нет прощения...»
– Премудрость, подумаешь!.. Это и блохи знают...
Презрительное отношение крестного к Щурову почему-то раздражало Фому, и, глядя в лицо старика, он с усмешкой сказал:
– А вас он не любит...
– Меня, брат, никто не любит! – с гордостью сказал Маякин. – И любить меня не за что, я не девка... Но зато – уважают меня... А уважают только тех, кого побаиваются...
И старик хвастливо подмигнул крестнику.
– Говорит он увесисто... – повторил Фома. – Жалуется... «Вымирает, говорит, настоящий купец... Всех, говорит, людей одной науке учат... чтобы все были одинаковы... на одно лицо...»
– Считает так, что – не годится это? Дурак! – презрительно сказал Маякин.
– А почему это хорошо? – спросил Фома, недоверчиво поглядывая на крестного.
– Ежели видим мы, что, взяв разных людей, сгоняют их в одно место и внушают всем одно мнение, – должны мы признать, что это умно... Потому – что такое человек в государстве? Не больше как простой кирпич, а все кирпичи должны быть одной меры, – понял? Людей, которые все одинаковой высоты и веса, – как я хочу, так и положу...
– Кому же приятно кирпичом-то быть, – хмуро сказал Фома.
– Речь не о приятном, а о деле... Не всякому человеку можно рожу стереть, но ежели иного побить молотом, он будет золотом... А башка лопнет – что поделаешь? Слаба, значит, была...