Фома Гордеев - Глава 7
– На все откликается, все своим словом покрыть хочет...
– Да-а... умный!.. А вот не понимает, как тяжело мне жить... – печально сказала Любовь.
– Я тоже не понимаю... выдумываешь ты много...
– Что я выдумываю? – раздраженно крикнула девушка.
– Да – все это... не твои ведь мысли-то, – чужие!..
– Чужие... чужие...
Она хотела сказать что-то резкое, но оборвалась и замолчала. Фома смотрел на нее и, поставив рядом с нею Медынскую, грустно подумал:
«Какое все разное... и люди и женщины... и чувствуешь всегда разное...»
На улице темнело, а в комнате уже было совсем темно. Ветер качал липы, сучья их царапались о стены дома, точно холодно им было и они просились в комнаты...
– Люба! – тихо сказал Фома.
Она подняла голову и посмотрела на него.
– Знаешь... я ведь поссорился с Медынской-то...
– Из-за чего? – оживляясь, спросила Любовь.
– А – так уж!.. Она обидела меня...
– Ну, это хорошо, что поссорился, – одобрительно сказала девушка, – а то бы она тебя завертела... она – дрянь, кокетка... ух, какие я про нее вещи знаю!
– Совсем она не дрянь, – угрюмо сказал Фома. – И ничего ты не знаешь... Все вы врете!
– Ну уж, извини!
– Нет... вот что, Люба, – тихо и просительно сказал Фома, – ты не говори мне про нее худо... Я все знаю... ей-богу! Она сама сказала...
– Са-ама?! – удивленно воскликнула Люба. – Какая... странная! Что же она сказала?..
– Виновата... – с усилием выговорил Фома и криво усмехнулся.
– Только? – В вопросе девушки звучало разочарование.
Фома услышал его и с надеждой спросил:
– Мало разве?
– Очень ты любишь ее?
Фома помолчал, посмотрел в окно и смущенно ответил:
– Не знаю... Кажется... что теперь больше, чем прежде...
– Удивляюсь я, как можно любить такую? – пожав плечами, спросила девушка.
– Еще как можно! – воскликнул Фома.
– Не понимаю... Нет, это только потому ты привязался к ней, что лучше ее не видал...
– Не видал! – согласился Фома и, помолчав, нерешительно сказал: – Может, лучше и нет... Она для меня – очень нужна! – задумчиво и тихо продолжал он. – Боюсь я ее, – то есть не хочу я, чтобы она обо мне плохо думала... Иной раз – тошно мне! Подумаешь – кутнуть разве, чтобы все жилы зазвенели? А вспомнишь про нее и – не решишься... И во всем так – подумаешь о ней: «А как она узнает?» И побоишься сделать...
– Да-а, – задумчиво протянула девушка, – значит, ты ее любишь... Я бы тоже... если б любила, то думала бы о нем... что он скажет?
– И все у нее – особенное, – рассказывал Фома. – Говорит она по-своему... красива как, господи! И такая маленькая... как ребенок...
– Что же у вас вышло? – спросила Любовь.
Фома вместе со стулом подвинулся к ней и, наклонившись, зачем-то понизив голос, стал рассказывать. Он говорил, и по мере того, как вспоминал слова, сказанные им Медынской, у него воскресали и чувства, вызывавшие эти слова.
– Я ей: «Эх ты! Играла ты со мной – зачем?» – гневно и с упреком говорил он.
А Люба, с румянцем оживления на щеках, одобрительно кивая головой, поощряла его:
– Вот – хорошо! Ну, а она?
– Молчит! – тоскливо сказал Фома, передергивая плечами. – То есть она говорила... да что в том?
Он махнул рукой и замолчал. Люба, играя своей косой, тоже молчала. Самовар потух уже. А тьма в комнате все сгущалась, в окна смотрело что-то мутное.
– Зажгла бы ты огонь!.. – предложил Фома.
– Какие мы с тобой оба несчастные... – сказала Люба и вздохнула.
Фоме не понравилось это.
– Я – не несчастный... – твердо возразил он. – Я просто не привык еще жить...