В полдень она сидела в тюремной канцелярии против Павла и, сквозь туман в глазах рассматривая его бородатое лицо, искала случая передать ему записку, крепко сжатую между пальцев.
– Здоров, и все здоровы! – говорил он негромко. – Ну, а ты как?
– Ничего! Егор Иванович скончался! – машинально сказала она.
– Да? – воскликнул Павел и тихо опустил голову.
– На похоронах полиция дралась, арестовали одного! – простодушно продолжала она. Помощник начальника тюрьмы возмущенно чмокнул тонкими губами и, вскочив со стула, забормотал:
– Это запрещено, надо же понять! Запрещено говорить о политике!..
Мать тоже поднялась со стула и, как бы не понимая, виновато заявила:
– Я не о политике, о драке! А дрались они, это верно. И даже одному голову разбили...
– Все равно! Я прошу вас молчать! То есть молчать обо всем, что не касается лично вас – семьи и вообще дома вашего!
Чувствуя, что запутался, он сел за столом и, разбирая бумаги, уныло и утомленно добавил:
– Я – отвечаю, да...
Мать оглянулась и, быстро сунув записку в руку Павла, облегченно вздохнула.
– Не понимаешь, о чем говорить...
Павел усмехнулся.
– Я тоже не понимаю...
– Тогда не нужны и свидания! – раздраженно заметил чиновник. – Говорить не о чем, а ходят, беспокоят...
– Скоро ли суд-то? – помолчав, спросила мать.
– На днях прокурор был, сказал, что скоро...
Они говорили друг другу незначительные, ненужные обоим слова, мать видела, что глаза Павла смотрят в лицо ей мягко, любовно. Все такой же ровный и спокойный, как всегда, он не изменился, только борода сильно отросла и старила его, да кисти рук стали белее. Ей захотелось сделать ему приятное, сказать о Николае, и она, не изменяя голоса, тем же тоном, каким говорила ненужное и неинтересное, продолжала:
– Крестника твоего видела...
Павел пристально взглянул ей в глаза, молча спрашивая. Желая напомнить ему о рябом лице Весовщикова, она постучала себя пальцем по щеке...
– Ничего, мальчик жив и здоров, на место скоро определится.
Сын понял, кивнул ей головой и с веселой улыбкой в глазах ответил:
– Это – хорошо!
– Ну, вот! – удовлетворенно произнесла она, довольная собой, тронутая его радостью.
Прощаясь с нею, он крепко пожал руку ее.
– Спасибо, мать!
Ей хмелем бросилось в голову радостное чувство сердечной близости к нему, и, не находя сил ответить словами, она ответила молчаливым рукопожатием.
Дома она застала Сашу. Девушка обычно являлась к Ниловне в те дни, когда мать бывала на свидании. Она никогда не расспрашивала о Павле, и если мать сама не говорила о нем, Саша пристально смотрела в лицо ее и удовлетворялась этим. Но теперь она встретила ее беспокойным вопросом:
– Ну, что он?
– Ничего, здоров!
– Записку отдали?
– Конечно! Я так ловко ее сунула...
– Он читал?
– Где же? Разве можно!
– Да, я забыла! – медленно сказала девушка. – Подождем еще неделю, еще неделю! А как вы думаете – он согласится?
Она нахмурила брови и смотрела в лицо матери остановившимися глазами.
– Да я не знаю, – размышляла мать. – Почему не уйти, если без опасности это?
Саша тряхнула головой и сухо спросила:
– Вы не знаете, что можно есть больному? Он просит есть.
– Все можно, все! Я сейчас...
Она пошла в кухню, Саша медленно двинулась за ней.
– Помочь вам?
– Спасибо, что вы?!
Мать наклонилась к печке, доставая горшок. Девушка тихо сказала ей:
– Подождите...
Лицо ее побледнело, глаза тоскливо расширились, и дрожащие губы с усилием зашептали горячо и быстро: