К толпе шел становой пристав, высокий, плотный человек с круглым лицом. Фуражка у него была надета набок, один ус закручен кверху, а другой опускался вниз, и от этого лицо его казалось кривым, обезображенным тупой, мертвой улыбкой. В левой руке он нес шашку, а правой размахивал в воздухе. Были слышны его шаги, тяжелые и твердые. Толпа расступалась перед ним. Что-то угрюмое и подавленное появилось на лицах, шум смолкал, понижался, точно уходил в землю. Мать чувствовала, что на лбу у нее дрожит кожа и глазам стало горячо. Ей снова захотелось пойти в толпу, она наклонилась вперед и замерла в напряженной позе.
– Что такое? – спросил пристав, остановясь против Рыбина и меряя его глазами. – Почему не связаны руки? Сотские! Связать!
Голос у него был высокий и звонкий, но бесцветный.
– Были связаны, – народ развязал! – ответил один из сотских.
– Что? Народ? Какой народ?
Становой посмотрел на людей, стоявших перед ним полукругом. И тем же однотонным, белым голосом, не повышая, не понижая его, продолжал:
– Это кто – народ?
Он ткнул наотмашь эфесом шашки в грудь голубоглазого мужика.
– Это ты, Чумаков, народ? Ну, кто еще? Ты, Мишин?
И дернул кого-то правой рукой за бороду.
– Разойдись, сволочь!.. А то я вас, – я вам покажу! В голосе, на лице его не было ни раздражения, ни угрозы, он говорил спокойно, бил людей привычными, ровными движениями крепких длинных рук. Люди отступали перед ним, опуская головы, повертывая в сторону лица.
– Ну? Вы что же? – обратился он к сотским. – Вяжи!
Выругался циничными словами, снова посмотрел на Рыбина и громко сказал ему:
– Руки назад, – ты!
– Не хочу я, чтобы вязали руки мне! – заговорил Рыбин. – Бежать не собираюсь, не дерусь, – зачем связывать меня?
– Что? – спросил пристав, шагнув к нему.
– Довольно вам мучить народ, звери! – возвышая голос, продолжал Рыбин.
– Скоро придет и для вас красный день...
Становой стоял перед ним и смотрел в его лицо, шевеля усами. Потом он отступил на шаг и свистящим голосом изумленно запел:
– А-а-ах, сукин сын! Ка-акие слова?
И вдруг быстро и крепко ударил Рыбина по лицу.
– Кулаком правду не убьешь! – крикнул Рыбин, наступая да него. – И бить меня не имеешь права, собака ты паршивая!
– Не смею? Я? – протяжно взвыл становой.
И снова взмахнул рукой, целя в голову Рыбина. Рыбин присел, удар не коснулся его, и становой, пошатнувшись, едва устоял на ногах. В толпе кто-то громко фыркнул, и снова раздался гневный крик Михаила:
– Не смей, говорю, бить меня, дьявол!
Становой оглянулся – люди угрюмо и молча сдвигались в тесное, темное кольцо...
– Никита! – громко позвал становой, оглядываясь. – Никита, эй!
Из толпы выдвинулся коренастый, невысокий мужик в коротком полушубке. Он смотрел в землю, опустив большую лохматую голову.
– Никита! – покручивая ус и не торопясь, сказал становой. – Дай ему в ухо, хорошенько!
Мужик шагнул вперед, остановился против Рыбина, поднял голову. В упор, в лицо ему Рыбин бил тяжелыми, верными словами:
– Вот, глядите, люди, как зверье душит вас вашей же рукой! Глядите, думайте!
Мужик медленно поднял руку и лениво ударил его по голове.
– Разве так, сукин ты сын?! – взвизгнул становой.
– Эй, Никита! – негромко сказали из толпы. – Бога не забывай!
– Бей, говорю! – крикнул становой, толкая мужика в шею.
Мужик шагнул в сторону и угрюмо сказал, наклонив голову:
– Не буду больше...
– Что?