Мать - Часть 2 - Глава 16
Крики толпы звучали умиротворяюще, просительно, они сливались в неясную суету, и все было в ней безнадежно, жалобно. Сотские повели Рыбина под руки на крыльцо волости, скрылись в двери. Мужики медленно расходились по площади, мать видела, что голубоглазый направляется к ней и исподлобья смотрит на нее. У нее задрожали ноги под коленками, унылое чувство засосало сердце, вызывая тошноту.
«Не надо уходить! – подумала она. – Не надо!»
И, крепко держась за перила, ждала.
Становой, стоя на крыльце волости, говорил, размахивая руками, упрекающим, уже снова белым, бездушным голосом:
– Дураки вы, сукины дети! Ничего не понимая, лезете в такое дело, – в государственное дело! Скоты! Благодарить меня должны, в ноги мне поклониться за доброту мою! Захочу я – все пойдете в каторгу...
Десятка два мужиков стояли, сняв шапки, и слушали. Темнело, тучи опускались ниже. Голубоглазый подошел к крыльцу и сказал, вздохнув:
– Вот какие дела у нас...
– Да-а, – тихо отозвалась она.
Он посмотрел на нее открытым взглядом и спросил:
– Чем занимаетесь?
– Кружева скупаю у баб, полотна тоже...
Мужик медленно погладил бороду. Потом, глядя по направлению к волости, сказал скучно и негромко:
– Этого у нас не найдется...
Мать смотрела на него сверху вниз и ждала момента, когда удобнее уйти в комнату. Лицо у мужика было задумчивое, красивое, глаза грустные. Широкоплечий и высокий, он был одет в кафтан, сплошь покрытый заплатами, в чистую ситцевую рубаху, рыжие, деревенского сукна штаны и опорки, надетые на босую ногу. Мать почему-то облегченно вздохнула. И вдруг, подчиняясь чутью, опередившему неясную мысль, она неожиданно для себя спросила его:
– А что, ночевать у тебя можно будет?
Спросила, и все в ней туго натянулось – мускулы, кости. Она выпрямилась, глядя на мужика остановившимися глазами. В голове у нее быстро мелькали колючие мысли:
«Погублю Николая Ивановича. Пашу не увижу – долго! Изобьют!»
Глядя в землю и не торопясь, мужик ответил, запахивая кафтан на груди:
– Ночевать? Можно, чего же? Изба только плохая у меня...
– Не избалована я! – безотчетно ответила мать.
– Можно! – повторил мужик, меряя ее пытливым взглядом.
Уже стемнело, и в сумраке глаза его блестели холодно, лицо казалось очень бледным. Мать, точно спускаясь под гору, сказала негромко:
– Значит, я сейчас и пойду, а ты чемодан мой возьмешь...
– Ладно.
Он передернул плечами, снова запахнул кафтан и тихо проговорил:
– Вот – подвода едет...
На крыльце волости появился Рыбин, руки у него снова были связаны, голова и лицо окутаны чем-то серым.
– Прощайте, добрые люди! – звучал его голос в холоде вечерних сумерек.
– Ищите правды, берегите ее, верьте человеку, который принесет вам чистое слово, не жалейте себя ради правды!..
– Молчать, собака! – крикнул откуда-то голос станового. – Сотский, гони лошадей, дурак!
– Чего вам жалеть? Какая ваша жизнь?..
Подвода тронулась. Сидя на ней с двумя сотскими по бокам, Рыбин глухо кричал:
– Чего ради погибаете в голоде? Старайтесь о воле, она даст и хлеба и правды, – прощайте, люди добрые!..
Торопливый шум колес, топот лошадей, голос станового обняли его речь, запутали и задушили ее.
– Кончено! – сказал мужик, тряхнув головой, и, обратясь к матери, негромко продолжал: – Вы там посидите на станции, – я погодя приду...