Мать оперлась спиной о стену и, закинув голову, слушала их негромкие, взвешивающие слова. Встала Татьяна, оглянулась и снова села. Ее зеленые глаза блестели сухо, когда она недовольно и с пренебрежением на лице посмотрела на мужиков.
– Много, видно, горя испытали вы? – вдруг сказала она, обращаясь к матери.
– Было! – отозвалась мать.
– Хорошо говорите, – тянет сердце за вашей речью. Думаешь – господи! хоть бы в щелку посмотреть на таких людей и на жизнь. Что живешь? Овца! Я вот грамотная, читаю книжки, думаю много, иной раз и ночь не спишь, от мыслей. А что толку? Не буду думать – зря исчезну, и буду – тоже зря.
Она говорила с усмешкой в глазах и порой точно вдруг перекусывала свою речь, как нитку. Мужики молчали. Ветер гладил стекла окон, шуршал соломой по крыше, тихонько гудел в трубе. Выла собака. И неохотно, изредка в окно стучали капли дождя. Огонь в лампе дрогнул, потускнел, но через секунду снова разгорелся ровно и ярко.
– Послушала ваши речи – вот для чего люди живут! И так чудно, – слушаю я вас и вижу – да ведь я это знаю! А до вас ничего я этакого не слыхала и мыслей у меня таких не было...
– Поесть бы надо, Татьяна, да погасить огонь! – сказал Степан хмуро и медленно. – Заметят люди – у Чумаковых огонь долго горел. Нам это не важно, а для гостьи, может, нехорошо окажется...
Татьяна встала и пошла к печке.
– Да-а! – тихонько и с улыбкой заговорил Петр. – Теперь, кум, держи ухо востро! Как появится в народе газета...
– Я не про себя говорю. Меня и заарестуют – не велика беда!
Жена его подошла к столу и сказала:
– Уйди...
Он встал, отошел в сторону и, глядя, как она накрывает на стол, с усмешкой заявил:
– Цена нашему брату – пятачок пучок, да и то – когда в пучке сотня...
Матери вдруг стало жалко его – он все больше нравился ей теперь. После речи она чувствовала себя отдохнувшей от грязной тяжести дня, была довольна собой и хотела всем доброго, хорошего.
– Неправильно вы судите, хозяин! – сказала она. – Не нужно человеку соглашаться с тем, как его ценят те люди, которым кроме крови его, ничего не надо. Вы должны сами себя оценить, изнутри, не для врагов, а для друзей...
– Какие у нас друзья? – тихо воскликнул мужик. – До первого куска...
– А я говорю – есть друзья у народа...
– Есть, да – не здесь, – вот оно что! – задумчиво отозвался Степан.
– А вы их здесь заведите.
Степан подумал и тихо сказал:
– Н-да, надо бы...
– Садитесь за стол! – пригласила Татьяна.
За ужином Петр, подавленный речами матери и как будто растерявшийся, снова оживленно и быстро говорил:
– Вам, мамаша, для незаметности, так сказать, нужно выехать отсюда пораньше. И поезжайте вы на следующую станцию, а не в город, – на почтовых поезжайте...
– Зачем? Я свезу, – сказал Степан.
– Не надо! В случае чего – спросят тебя – ночевала? Ночевала. Куда девалась? Я отвез! Ага-а, ты отвез? Иди-ка в острог! Понял? А в острог торопиться зачем же? Всему свой черед, – время придет – и царь помрет, говорится. А тут просто – ночевала, наняла лошадей, уехала! Мало ли кто ночует у кого? Село проезжее...
– Где это ты, Петр, бояться учился? – насмешливо спросила Татьяна.