Мать - Часть 2 - Глава 18
– В одной книжке прочитала я слова – бессмысленная жизнь. Это я очень поняла, сразу! Знаю я такую жизнь – мысли есть, а не связаны и бродят, как овцы без пастуха, – нечем, некому их собрать... Это и есть – бессмысленная жизнь. Бежала бы я от нее да и не оглянулась, – такая тоска, когда что-нибудь понимаешь!
Мать видела эту тоску в сухом блеске зеленых глаз женщины, на ее худом лице, слышала в голосе. Ей захотелось утешить ее, приласкать.
– Вы-то, милая, понимаете, что делать...
Татьяна тихо перебила ее:
– Уметь надо. Готово вам, ложитесь!
Отошла к печке и молча встала там, прямая, сурово сосредоточенная. Мать, не раздеваясь, легла, почувствовала ноющую усталость в костях и тихо застонала. Татьяна погасила лампу, и, когда избу тесно наполнила тьма, раздался ее низкий ровный голос. Он звучал так, точно стирал что-то с плоского лица душной тьмы.
– Не молитесь вы. Я тоже думаю, что нет бога. И чудес нет.
Мать беспокойно повернулась на лавке, – прямо на нее в окно смотрела бездонная тьма, и в тишину настойчиво вползал едва слышный шорох, шелест. Она заговорила почти шепотом и боязливо:
– Насчет бога – не знаю я, а во Христа верю... И словам его верю – возлюби ближнего, яко себя, – в это верю!..
Татьяна молчала. В темноте мать видела слабый контур ее прямой фигуры, серой на ночном фоне печи. Она стояла неподвижно. Мать в тоске закрыла глаза.
Вдруг раздался холодный голос:
– Смерти деток моих не могу я простить ни богу, ни людям, – никогда!..
Ниловна беспокойно привстала, сердцем поняв силу боли, вызвавшей эти слова.
– Вы молодая, еще будут детки, – ласково сказала она.
Шепотом и не сразу женщина ответила:
– Нет! Испорчена я, доктор говорит, – никогда не рожу больше...
Мышь пробежала по полу. Что-то сухо и громко треснуло, разорвав неподвижность тишины невидимой молнией звука. И снова стали ясно слышны шорохи и шелесты осеннего дождя на соломе крыши, они шарили по ней, как чьи-то испуганные тонкие пальцы. И уныло падали на землю капли воды, отмечая медленный ход осенней ночи...
Сквозь тяжелую дрему мать услыхала глухие шаги на улице, в сенях. Осторожно отворилась дверь, раздался тихий оклик:
– Татьяна, легла, что ли?
– Нет.
– А она спит?
– Видно, спит.
Вспыхнул огонь, задрожал и утонул во тьме. Мужик подошел к постели матери, поправил тулуп, окутав ее ноги. Эта ласка мягко тронула мать своей простотой, и, снова закрыв глаза, она улыбнулась. Степан молча разделся, влез на полати. Стало тихо.
Чутко вслушиваясь в ленивые колебания дремотной тишины, мать неподвижно лежала, а перед нею во тьме качалось облитое кровью лицо Рыбина...
На полатях раздался сухой шепот.
– Видишь, какие люди берутся за это? Пожилые уж, испили горя досыта, работали, отдыхать бы им пора, а они – вот! Ты же молодой, разумный, – эх, Степа...
Влажный и густой голос мужика ответил:
– За такое дело, не подумав, нельзя взяться...
– Слышала я это...
Звуки оборвались и возникли снова – загудел голос Степана:
– Надо так – сначала поговорить с мужиками отдельно, – вот Маков, Алеша – бойкий, грамотный и начальством обижен. Шорин, Сергей – тоже разумный мужик. Князев – человек честный, смелый. Пока что будет! Надо поглядеть на людей, про которых она говорила. Я вот возьму топор да махну в город, будто дрова колоть, на заработки, мол, пошел. Тут надо осторожно. Она верно говорит: цена человеку – дело его. Вот как мужик-то этот. Его хоть перед богом ставь, он не сдаст... врылся. А Никитка-то, а? Засовестился, – чудеса!