Мать проснулась, разбуженная громким стуком в дверь кухни. Стучали непрерывно, с терпеливым упорством. Было еще темно, тихо, и в тишине упрямая дробь стука вызывала тревогу. Наскоро одевшись, мать быстро вышла в кухню и, стоя перед дверью, спросила:
– Кто там?
– Я! – ответил незнакомый голос.
– Кто?
– Отоприте! – просительно и тихо ответили из-за двери. Мать подняла крючок, толкнула дверь ногой – вошел Игнат и радостно сказал:
– Ну, – не ошибся!
Он был по пояс забрызган грязью, лицо у него посерело, глаза ввалились, и только кудрявые волосы буйно торчали во все стороны, выбиваясь из-под шапки.
– У нас – беда! – заперев дверь, шепотом произнес он.
– Я знаю...
Это удивило парня. Мигнув глазами, он спросил:
– Откуда?
Она кратко и торопливо рассказала.
– А тех двух взяли? Товарищей-то?
– Их – не было. Они на явку пошли, – рекрута! Пятерых взяли, считая дядю Михаила...
Он потянул воздух носом и, ухмыляясь, сказал:
– А я – остался. Должно – ищут меня.
– Как же ты уцелел? – спросила мать. Дверь из комнаты тихо приотворилась.
– Я? – сидя на лавке и оглядываясь, воскликнул Игнат. – За минуту перед ними лесник прибег – стучит в окно, – держитесь, ребята, говорит, лезут на вас...
Он тихонько засмеялся, вытер лицо полой кафтана и продолжал:
– Ну – дядю Михаила и молотком не оглушишь. Сейчас он мне: «Игнат – в город, живо! Помнишь женщину пожилую?» А сам записку строчит. «На, иди!..» Я ползком, кустами, слышу – лезут! Много их, со всех сторон шумят, дьяволы! Петлей вокруг завода. Лег в кустах, – прошли мимо! Тут я встал и давай шагать, и давай! Две ночи шел и весь день без отдыха.
Видно было, что он доволен собой, в его карих глазах светилась улыбка, крупные красные губы вздрагивали.
– Сейчас я тебя чаем напою! – торопливо говорила мать, схватив самовар.
– Вы записку-то получите...
Он с трудом поднял ногу, морщась и покрякивая поставил на лавку.
В дверях явился Николай.
– Здравствуйте, товарищ! – сказал он, щуря глаза. – Позвольте, я вам помогу.
И, наклонясь, стал быстро разматывать грязную онучу.
– Ну, – тихо воскликнул парень, дергая ногой, и, удивленно мигая глазами, поглядел на мать.
Не замечая его взгляда, она сказала:
– Надо ему водкой ноги-то растереть...
– Конечно! – молвил Николай.
Игнат смущенно фыркнул. Николай нашел записку, расправил ее и, приблизив серую, измятую бумажку к лицу, прочитал:
«Не оставляй дела, мать, без внимания, скажи высокой барыне, чтобы не забывала, чтобы больше писали про наши дела, прошу. Прощай. Рыбин».
Николай медленно опустил руку с запиской и негромко молвил:
– Это великолепно!..
Игнат смотрел на них, тихонько шевеля грязными пальцами разутой ноги; мать, скрывая лицо, смоченное слезами, подошла к нему с тазом воды, села на пол и протянула руки к его ноге – он быстро сунул ее под лавку, испуганно воскликнув:
– Чего?
– А ты давай скорее ногу...
– Сейчас я принесу спирт, – сказал Николай.
Парень засовывал ногу все дальше под лавку и бормотал:
– Что вы? В больнице, что ли...
Тогда она начала разувать другую.
Игнат громко сапнул носом и, неуклюже двигая шеей, смотрел на нее сверху вниз, смешно распустив губы.
– Ты знаешь, – заговорила она вздрагивающим голосом, – били Михаила Ивановича...
– Ну? – тихо и пугливо воскликнул парень.
– Да. И привели его избитого, и в Никольском урядник бил, становой – и по лицу и пинками... в кровь!
– Они это умеют! – отозвался парень, хмуря брови. Плечи у него вздрогнули. – То есть боюсь я их – как чертей! А мужики – не били?