В воскресенье, прощаясь с Павлом в канцелярии тюрьмы, она ощутила в своей руке маленький бумажный шарик. Вздрогнув, точно он ожег ей кожу ладони, она взглянула в лицо сына, прося и спрашивая, но не нашла ответа. Голубые глаза Павла улыбались обычной, знакомой ей улыбкой, спокойной и твердой.
– Прощай! – сказала она, вздыхая. Сын снова протянул ей руку, и что-то ласковое дрогнуло в его лице.
– Прощай, мать!
Она ждала, не выпуская руки.
– Не беспокойся, не сердись! – проговорил он. Эти слова и упрямая складка на лбу ответили ей.
– Ну, что ты? – бормотала она, опустив голову. – Чего там...
И торопливо ушла, не взглянув на него, чтобы не выдать своего чувства слезами на глазах и дрожью губ. Дорогой ей казалось, что кости руки, в которой она крепко сжала ответ сына, ноют и вся рука отяжелела, точно от удара по плечу. Дома, сунув записку в руку Николая, она встала перед ним и, ожидая, когда он расправит туго скатанную бумажку, снова ощутила трепет надежды. Но Николай сказал:
– Конечно! Вот что он пишет: «Мы не уйдем, товарищи, не можем. Никто из нас. Потеряли бы уважение к себе. Обратите внимание на крестьянина, арестованного недавно. Он заслужил ваши заботы, достоин траты сил. Ему здесь слишком трудно. Ежедневные столкновения с начальством. Уже имел сутки карцера. Его замучают. Мы все просим за него. Утешьте, приласкайте мою мать. Расскажите ей, она все поймет».
Мать подняла голову и тихо, вздрогнувшим голосом сказала:
– Ну – чего же рассказывать мне! Я понимаю!
Николай быстро отвернулся в сторону, вынул платок, громко высморкался и пробормотал:
– Схватил насморк, видите ли...
Потом, закрыв глаза руками, чтобы поправить очки, и расхаживая по комнате, он заговорил:
– Видите ли, мы не успели бы все равно...
– Ничего! Пусть судят! – говорила мать, нахмурив брови, а грудь наливалась сырой, туманной тоской.
– Вот, я получил письмо от товарища из Петербурга...
– Ведь он и из Сибири может уйти... может?
– Конечно! Товарищ пишет – дело скоро назначат, приговор известен – всех на поселение. Видите? Эти мелкие жулики превращают свой суд в пошлейшую комедию. Вы понимаете – приговор составлен в Петербурге, раньше суда...
– Вы оставьте это, Николай Иванович! – решительно сказала мать. – Не надо меня утешать, не надо объяснять. Паша худо не сделает, даром мучить ни себя, ни других – не будет! И меня он любит – да! Вы видите – думает обо мне. Разъясните, пишет, утешьте, а?..
Сердце у нее стучало быстро, голова кружилась от возбуждения.
– Ваш сын – прекрасный человек! – воскликнул Николай несвойственно громко. – Я очень уважаю его!
– Вот что, давайте-ка насчет Рыбина подумаем! – предложила она.
Ей хотелось что-нибудь делать сейчас же, идти куда-то, ходить до усталости.
– Да, хорошо! – ответил Николай, расхаживая по комнате. – Нужно бы Сашеньку...
– Она – придет. Она всегда приходит в тот день, когда я вижу Пашу...
Задумчиво опустив голову, покусывая губы и крутя бородку, Николай сел на диван, рядом с матерью.
– Жаль – нет сестры...
– Хорошо устроить это сейчас, пока Паша там, – ему приятно будет! – говорила мать.
Помолчали, и вдруг мать сказала, медленно и тихо:
– Не понимаю, – отчего он не хочет?..
Николай вскочил на ноги, но раздался звонок. Они сразу взглянули друг на друга.
– Это – Саша, гм! – тихонько произнес Николай.
– Как ей скажешь? – так же тихо спросила мать.
– Да-а, знаете...
– Очень жалко ее...