Так, в этой туче недоумения и уныния, под тяжестью тоскливых ожиданий, она молча жила день, два, а на третий явилась Саша и сказала Николаю:
– Все готово! Сегодня в час...
– Уже готово? – удивился он.
– Да ведь чего же? Мне нужно было только достать место и одежду для Рыбина, все остальное взял на себя Гобун. Рыбину придется пройти всего один квартал. Его на улице встретит Весовщиков, – загримированный, конечно, – накинет на него пальто, даст шапку и укажет путь. Я буду ждать его, переодену и увезу.
– Недурно! А кто это Гобун? – спросил Николай.
– Вы видели его. В его квартире вы занимались со слесарями.
– А! Помню. Чудаковатый старик...
– Он отставной солдат, кровельщик. Малоразвитой человек, с неисчерпаемой ненавистью ко всякому насилию... Философ немножко, – задумчиво говорила Саша, глядя в окно. Мать молча слушала ее, и что-то неясное медленно назревало в ней.
– Гобун хочет освободить племянника своего, – помните, вам нравился Евченко, такой щеголь и чистюля?
Николай кивнул головой.
– У него все налажено хорошо, – продолжала Саша, – но я начинаю сомневаться в успехе. Прогулки – общие; я думаю, что, когда заключенные увидят лестницу, – многие захотят бежать...
Она, закрыв глаза, помолчала, мать подвинулась ближе к ней.
– И помешают друг другу...
Они все трое стояли перед окном, мать – позади Николая и Саши. Их быстрый говор будил в сердце ее смутное чувство...
– Я пойду туда! – вдруг сказала она.
– Зачем? – спросила Саша.
– Не ходите, голубчик! Еще как-нибудь попадетесь! Не надо! – посоветовал Николай.
Мать посмотрела на него и тише, но настойчивее повторила:
– Нет, я пойду...
Они быстро переглянулись, Саша, пожимая плечами, сказала:
– Это понятно...
Обернувшись к матери, она взяла ее под руку, покачнулась к ней и заговорила простым и близким сердцу матери голосом:
– Я все-таки скажу вам, вы напрасно ждете...
– Голубушка! – воскликнула мать, прижав ее к себе дрожащей рукой. – Возьмите меня, – не помешаю! Мне – нужно. Не верю я, что можно это – убежать!
– Она пойдет! – сказала девушка Николаю.
– Это ваше дело! – ответил он, наклоняя голову.
– Нам нельзя быть вместе. Вы идите в поле, к огородам. Оттуда видно стену тюрьмы. Но – если спросят вас, что вы там делаете?
Обрадованная, мать уверенно ответила:
– Найду, что сказать!..
– Не забывайте, что вас знают тюремные надзиратели! – говорила Саша. – И если они увидят вас там...
– Не увидят! – воскликнула мать. В ее груди вдруг болезненно ярко вспыхнула все время незаметно тлевшая надежда и оживила ее... «А может быть, и он тоже...» – думала она, поспешно одеваясь.
Через час мать была в поле за тюрьмой. Резкий ветер летал вокруг нее, раздувал платье, бился о мерзлую землю, раскачивал ветхий забор огорода, мимо которого шла она, и с размаху ударялся о невысокую стену тюрьмы. Опрокинувшись за стену, взметал со двора чьи-то крики, разбрасывал их по воздуху, уносил в небо. Там быстро бежали облака, открывая маленькие просветы в синюю высоту.
Сзади матери был огород, впереди кладбище, а направо, саженях в десяти, тюрьма. Около кладбища солдат гонял на корде лошадь, а другой, стоя рядом с ним, громко топал в землю ногами, кричал, свистел и смеялся. Больше никого не было около тюрьмы.