Дни скользили один за другим, как бусы четок, слагаясь в недели, месяцы. Каждую субботу к Павлу приходили товарищи, каждое собрание являлось ступенью длинной пологой лестницы, – она вела куда-то вдаль, медленно поднимая людей.
Появлялись новые люди. В маленькой комнате Власовых становилось тесно и душно. Приходила Наташа, иззябшая, усталая, но всегда неисчерпаемо веселая и живая. Мать связала ей чулки и сама надела на маленькие ноги. Наташа сначала смеялась, а потом вдруг замолчала, задумалась и тихонько сказала:
– У меня няня была, – тоже удивительно добрая! Как странно, Пелагея Ниловна, – рабочий народ живет такой трудной, такой обидной жизнью, а ведь у него больше сердца, больше доброты, чем у тех!
И махнула рукой, указывая куда-то вдаль, очень далеко от нее.
– Вот какая вы! – сказала Власова. – Родителей лишились и всего, – она не умела докончить своей мысли, вздохнула и замолчала, глядя в лицо Наташи, чувствуя к ней благодарность за что-то. Она сидела на полу перед ней, а девушка задумчиво улыбалась, наклонив голову.
– Родителей лишилась? – повторила она. – Это – ничего! Отец у меня такой грубый, брат тоже. И – пьяница. Старшая сестра – несчастная... Вышла замуж за человека много старше ее. Очень богатый, скучный, жадный. Маму – жалко! Она у меня простая, как вы. Маленькая такая, точно мышка, так же быстро бегает и всех боится. Иногда – так хочется видеть ее...
– Бедная вы моя! – грустно качая головой, сказала мать. Девушка быстро вскинула голову и протянула руку, как бы отталкивая что-то.
– О нет! Я порой чувствую такую радость, такое счастье!
У нее побледнело лицо и синие глаза ярко вспыхнули. Положив руки на плечи матери, она глубоким голосом сказала тихо и внушительно:
– Если бы вы знали... если бы вы поняли, какое великое дело делаем мы!..
Что-то близкое зависти коснулось сердца Власовой. Поднимаясь с пола, она грустно проговорила:
– Стара уж я для этого, неграмотна...
...Павел говорил все чаще, больше, все горячее спорил и – худел. Матери казалось, что когда он говорит с Наташей или смотрит на нее, – его строгие глаза блестят мягче, голос звучит ласковее и весь он становится проще.
«Дай господи!» – думала она. И улыбалась.
Всегда на собраниях, чуть только споры начинали принимать слишком горячий и бурный характер, вставал хохол и, раскачиваясь, точно язык колокола, говорил своим звучным, гудящим голосом что-то простое и доброе, отчего все становились спокойнее и серьезнее. Весовщиков постоянно угрюмо торопил всех куда-то, он и рыжий, которого звали Самойлов, первые начинали все споры. С ними соглашался круглоголовый, белобрысый, точно вымытый щелоком, Иван Букин. Яков Сомов, гладкий и чистый, говорил мало, тихим, серьезным голосом, он и большелобый Федя Мазин всегда стояли в спорах на стороне Павла и хохла.