Мать - Часть 2 - Глава 26
Он задохнулся, побледнел, на лице у него остались одни глаза, и, протянув руку, он крикнул:
– Я – честное слово! Куда вы ни пошлете меня – убегу, ворочусь, буду работать всегда, всю жизнь. Честное слово!
Сизов громко крякнул, завозился. И вся публика, поддаваясь все выше восходившей волне возбуждения, гудела странно и глухо. Плакала какая-то женщина, кто-то удушливо кашлял. Жандармы рассматривали подсудимых с тупым удивлением, публику – со злобой. Судьи качались, старик тонко кричал:
– Гусев Иван!
– Не хочу говорить!
– Василий Гусев!
– Не хочу!
– Букин Федор!
Тяжело поднялся белесоватый, выцветший парень и, качая головой, медленно сказал:
– Стыдились бы! Я человек тяжелый и то понимаю справедливость! – Он поднял руку выше головы и замолчал, полузакрыв глаза, как бы присматриваясь к чему-то вдали.
– Что такое? – раздраженно, с изумлением вскричал старик, опрокидываясь в кресле.
– А ну вас...
Букин угрюмо опустился на скамью. Было огромное, важное в его темных словах, было что-то грустно укоряющее и наивное. Это почувствовалось всеми, и даже судьи прислушивались, как будто ожидая, не раздастся ли эхо, более ясное, чем эти слова. И на скамьях для публики все замерло, только тихий плач колебался в воздухе. Потом прокурор, пожав плечами, усмехнулся, предводитель дворянства гулко кашлянул, и снова постепенно родились шепоты, возбужденно извиваясь по залу.
Мать, наклонясь к Сизову, спросила:
– Будут судьи говорить?
– Все кончено... только приговор объявят...
– Больше ничего?
– Да...
Она не поверила ему.
Самойлова беспокойно двигалась по скамье, толкая мать плечом и локтем, и тихо говорила мужу:
– Как же это? Разве так можно?
– Видишь – можно!
– Что же будет ему, Грише-то?
– Отвяжись...
Во всех чувствовалось что-то сдвинутое, нарушенное, разбитое, люди недоуменно мигали ослепленными глазами, как будто перед ними загорелось нечто яркое, неясных очертаний, непонятного значения, но вовлекающей силы. И, не понимая внезапно открывавшегося великого, люди торопливо расходовали новое для них чувство на мелкое, очевидное, понятное им. Старший Букин, не стесняясь, громко шептал:
– Позвольте, – почему не дают говорить? Прокурор может говорить все сколько хочет...
У скамей стоял чиновник и, махая руками на людей, вполголоса говорил:
– Тише! Тише...
Самойлов откинулся назад и за спиной жены гудел, отрывисто выбрасывая слова:
– Конечно, они виноваты, скажем. А ты дай объяснить! Против чего пошли они? Я желаю понять! Я тоже имею свой интерес...
– Тише! – грозя ему пальцем, воскликнул чиновник.
Сизов угрюмо кивал головой.