Мать - Часть 2 - Глава 28
Усталость кружила ей голову, а на душе было странно спокойно и все в глазах освещалось мягким и ласковым светом, тихо и ровно наполнявшим грудь. Она уже знала это спокойствие, оно являлось к ней всегда после больших волнений и – раньше – немного тревожило ее, но теперь только расширяло душу, укрепляя ее большим и сильным чувством. Она погасила лампу, легла в холодную постель, съежилась под одеялом и быстро уснула крепким сном...
А когда открыла глаза – комната была полна холодным белым блеском ясного зимнего дня, хозяйка с книгою в руках лежала на диване и, улыбаясь не похоже на себя, смотрела ей в лицо.
– Ой, батюшки! – смущенно воскликнула мать. – Вот как я, – много время-то, а?
– Доброе утро! – отозвалась Людмила. – Скоро десять, вставайте, будем чай пить.
– Что же вы меня не разбудили?
– Хотела. Подошла к вам, а вы так хорошо улыбались во сне...
Гибким движением всего тела она поднялась с дивана, подошла к постели, наклонилась к лицу матери, и в ее матовых глазах мать увидала что-то родное, близкое и понятное.
– Мне стало жалко помешать вам, может быть, вы видели счастливый сон...
– Ничего не видела!
– Ну, все равно! Но мне понравилась ваша улыбка. Спокойная такая, добрая... большая!
Людмила засмеялась, смех ее звучал негромко, бархатисто.
– Я и задумалась о вас... Трудно вам живется!
Мать, двигая бровями, молчала, думая.
– Конечно, трудно! – воскликнула Людмила.
– Не знаю уж! – осторожно сказала мать. – Иной раз покажется трудно. А всего так много, все такое серьезное, удивительное, двигается одно за другим скоро, скоро так...
Знакомая ей волна бодрого возбуждения поднималась в груди, наполняя сердце образами и мыслями. Она села на постели, торопливо одевая мысли словами.
– Идет, идет, – все к одному... Много тяжелого, знаете! Люди страдают, бьют их, жестоко бьют, и многие радости запретны им, – очень это тяжело!
Людмила, быстро вскинув голову, взглянула на нее обнимающим взглядом и заметила:
– Вы говорите не о себе!
Мать посмотрела на нее, встала с постели и, одеваясь, говорила:
– Да как же отодвинешь себя в сторону, когда и того любишь, и этот дорог, и за всех боязно, каждого жалко, все толкается в сердце... Как отойдешь в сторону?
Стоя среди комнаты полуодетая, она на минуту задумалась. Ей показалось, что нет ее, той, которая жила тревогами и страхом за сына, мыслями об охране его тела, нет ее теперь – такой, она отделилась, отошла далеко куда-то, а может быть, совсем сгорела на огне волнения, и это облегчило, очистило душу, обновило сердце новой силой. Она прислушивалась к себе, желая заглянуть в свое сердце и боясь снова разбудить там что-либо старое, тревожное.
– О чем задумались? – ласково спросила хозяйка, подходя к ней.
– Не знаю! – ответила мать.
Помолчали, глядя друг на друга, улыбнулись обе, потом Людмила пошла из комнаты, говоря:
– Что-то делает мой самовар?