Мать - Часть 1 - Глава 12
– Идем! Вся фабрика поднялась. За тобой послали. Сизов и Махотин говорят, что лучше всех можешь объяснить. Что делается!
Павел молча стал одеваться.
– Бабы прибежали – визжат!
– Я тоже пойду! – заявила мать. – Что они там затеяли? Я пойду!
– Иди! – сказал Павел.
По улице шли быстро и молча. Мать задыхалась от волнения и чувствовала – надвигается что-то важное. В воротах фабрики стояла толпа женщин, крикливо ругаясь. Когда они трое проскользнули во двор, то сразу попали в густую, черную, возбужденно гудевшую толпу. Мать видела, что все головы были обращены в одну сторону, к стене кузнечного цеха, где на груде старого железа и фоне красного кирпича стояли, размахивая руками, Сизов, Махотин, Вялов и еще человек пять пожилых, влиятельных рабочих.
– Власов идет! – крикнул кто-то.
– Власов? Давай его сюда...
– Тише! – кричали сразу в нескольких местах. И где-то близко раздавался ровный голос Рыбина:
– Не за копейку надо стоять, а – за справедливость, – вот! Дорога нам не копейка наша, – она не круглее других, но – она тяжеле, – в ней крови человеческой больше, чем в директорском рубле, – вот! И не копейкой дорожим, – кровью, правдой, – вот!
Слова его падали на толпу и высекали горячие восклицания:
– Верно, Рыбин!
– Правильно, кочегар!
– Власов пришел!
Заглушая тяжелую возню машин, трудные вздохи пара и шелест проводов, голоса сливались в шумный вихрь. Отовсюду торопливо бежали люди, размахивая руками, разжигая друг друга горячими, колкими словами. Раздражение, всегда дремотно таившееся в усталых грудях, просыпалось, требовало выхода, торжествуя, летало по воздуху, все шире расправляя темные крылья, все крепче охватывая людей, увлекая их за собой, сталкивая друг с другом, перерождаясь в пламенную злобу. Над толпой колыхалась туча копоти и пыли, облитые потом лица горели, кожа щек плакала черными слезами. На темных лицах сверкали глаза, блестели зубы.
Там, где стояли Сизов и Махотин, появился Павел и прозвучал его крик:
– Товарищи!
Мать видела, что лицо у него побледнело и губы дрожат; она невольно двинулась вперед, расталкивая толпу. Ей говорили раздраженно:
– Куда лезешь?
Толкали ее. Но это не останавливало мать; раздвигая людей плечами и локтями, она медленно протискивалась все ближе к сыну, повинуясь желанию встать рядом с ним.
А Павел, выбросив из груди слово, в которое он привык вкладывать глубокий и важный смысл, почувствовал, что горло ему сжала спазма боевой радости; охватило желание бросить людям свое сердце, зажженное огнем мечты о правде.
– Товарищи! – повторил он, черпая в этом слове восторг и силу. – Мы – те люди, которые строят церкви и фабрики, куют цепи и деньги, мы – та живая сила, которая кормит и забавляет всех от пеленок до гроба...
– Вот! – крикнул Рыбин.
– Мы всегда и везде – первые в работе и на последнем месте в жизни. Кто заботится о нас? Кто хочет нам добра? Кто считает нас людьми? Никто!
– Никто! – отозвался, точно эхо, чей-то голос. Павел, овладевая собой, стал говорить проще, спокойнее, толпа медленно подвигалась к нему, складываясь в темное, тысячеглавое тело. Она смотрела в его лицо сотнями внимательных глаз, всасывала его слова.
– Мы не добьемся лучшей доли, покуда не почувствуем себя товарищами, семьей друзей, крепко связанных одним желанием – желанием бороться за наши права.
– Говори о деле! – грубо закричали где-то рядом с матерью.
– Не мешай! – негромко раздались два возгласа в разных местах.