Мать - Часть 1 - Глава 20

– Вот что! – воскликнул хохол. – Но – тебя за это кто обвинит? Дураки!..

– И дураки и умники – одним миром мазаны! – твердо сказал Николай. – Вот ты умник и Павел тоже, – а я для вас разве такой же человек, как Федька Мазин, или Самойлов, или оба вы друг для друга? Не ври, я не поверю, все равно... и все вы отодвигаете меня в сторону, на отдельное место...

– Болит у тебя душа, Николай! – тихо и ласково сказал хохол, садясь рядом с ним.

– Болит. И у вас – болит... Только – ваши болячки кажутся вам благороднее моих. Все мы сволочи друг другу, вот что я скажу. А что ты мне можешь сказать? Ну-ка?

Он уставился острыми глазами в лицо Андрея и ждал, оскалив зубы. Его пестрое лицо было неподвижно, а по толстым губам пробегала дрожь, точно он ожег их чем-то горячим.

– Ничего я тебе не скажу! – заговорил хохол, тепло лаская враждебный взгляд Весовщикова грустной улыбкой голубых глаз. – Я знаю – спорить с человеком в такой час, когда у него в сердце все царапины кровью сочатся, – это только обижать его; я знаю, брат!

– Со мной нельзя спорить, я не умею! – пробормотал Николай, опуская глаза.

– Я думаю, – продолжал хохол, – каждый из нас ходил голыми ногами по битому стеклу, каждый в свой темный час дышал вот так, как ты...

– Ничего ты не можешь мне сказать! – медленно проговорил Весовщиков. – У меня душа волком воет!..

– И не хочу! Только я знаю – это пройдет у тебя. Может, не совсем, а пройдет!

Он усмехнулся и продолжал, хлопнув Николая по плечу:

– Это, брат, детская болезнь, вроде кори. Все мы ею болеем, сильные – поменьше, слабые – побольше. Она тогда одолевает вашего брата, когда человек себя – найдет, а жизни и своего места в ней еще не видит. Кажется тебе, что ты один на земле такой хороший огурчик и все съесть тебя хотят. Потом, пройдет немного времени, увидишь ты, что хороший кусок твоей души и в других грудях не хуже – тебе станет легче. И немножко совестно – зачем на колокольню лез, когда твой колокольчик такой маленький, что и не слышно его во время праздничного звона? Дальше увидишь, что твой звон в хору слышен, а в одиночку – старые колокола топят его в своем гуле, как муху в масле. Ты понимаешь, что я говорю?

– Может быть – понимаю! – кивнув головой, сказал Николай. – Только я – не верю!

Хохол засмеялся, вскочил на ноги, шумно забегал.

– Вот и я тоже не верил. Ах ты, – воз!

– Почему – воз? – сумрачно усмехнулся Николай, глядя на хохла.

– А – похож.

Вдруг Весовщиков громко засмеялся, широко открыв рот.

– Что ты? – удивленно спросил хохол, остановившись против него.

– А я подумал – вот дурак будет тот, кто тебя обидит! – заявил Николай, двигая головой.

– Да чем меня обидишь? – произнес хохол, пожимая плечами.

– Я не знаю! – сказал Весовщиков, добродушно или снисходительно оскаливая зубы. – Я только про то, что очень уж совестно должно быть человеку после того, как он обидит тебя.

– Вот куда тебя бросило! – смеясь, сказал хохол.

– Андрюша! – позвала мать из кухни.

Андрей ушел.

Оставшись один, Весовщиков оглянулся, вытянул ногу, одетую в тяжелый сапог, посмотрел на нее, наклонился, пощупал руками толстую икру. Поднял руку к лицу, внимательно оглядел ладонь, потом повернул тылом. Рука была толстая, с короткими пальцами, покрыта желтой шерстью. Он помахал ею в воздухе, встал.

Когда Андрей внес самовар, Весовщиков стоял перед зеркалом и встретил его такими словами:

– Давно я рожи своей не видал...

Ухмыльнулся и, качая головой, добавил:

– Скверная у меня рожа!