Мать - Часть 1 - Глава 23

– Будь твоя правда, – вся Россия со смеху помирала бы...

Появилась Наташа, она тоже сидела в тюрьме, где-то в другом городе, но это не изменило ее. Мать заметила, что при ней хохол становился веселее, сыпал шутками, задирал всех своим мягким ехидством, возбуждая у нее веселый смех. Но, когда она уходила, он начинал грустно насвистывать свои бесконечные песни и долго расхаживал по комнате, уныло шаркая ногами.

Часто прибегала Саша, всегда нахмуренная, всегда торопливая и почему-то все более угловатая, резкая.

Как-то, когда Павел вышел в сени провожать ее и не затворил дверь за собой, мать услыхала быстрый разговор:

– Вы понесете знамя? – тихо спросила девушка.

– Я.

– Это решено?

– Да. Это мое право.

– Снова тюрьма?!

Павел молчал.

– Вы не могли бы... – начала она и остановилась.

– Что? – спросил Павел.

– Уступить другому...

– Нет! – громко сказал он.

– Подумайте, вы такой влиятельный, вас любят!.. Вы и Находка – первые здесь, – сколько можете вы сделать на свободе, – подумайте! А ведь за это вас сошлют – далеко, надолго!

Матери показалось, что в голосе девушки звучат знакомые чувства – тоска и страх. И слова Саши стали падать на сердце ей, точно крупные капли ледяной воды.

– Нет, я решил! – сказал Павел. – От этого я не откажусь ни за что.

– Даже если я буду просить?..

Павел вдруг заговорил быстро и как-то особенно строго:

– Вы не должны так говорить, – что вы? Вы не должны!

– Я человек! – тихонько сказала она.

– Хороший человек! – тоже тихо, но как-то особенно, точно он задыхался, заговорил Павел. – Дорогой мне человек. И – поэтому... поэтому не надо так говорить...

– Прощай! – сказала девушка.

По стуку ее каблуков мать поняла, что она пошла быстро, почти побежала. Павел ушел за ней во двор.

Тяжелый, давящий испуг обнял грудь матери. Она не понимала, о чем говорилось, но чувствовала, что впереди ее ждет горе.

«Что он хочет делать?» Павел возвратился вместе с Андреем; хохол говорил, качая головой:

– Эх, Исайка, Исайка, – что с ним делать?

– Надо посоветовать ему, чтобы он оставил свои затеи! – хмуро сказал Павел.

– Паша, что ты хочешь делать? – спросила мать, опустив голову.

– Когда? Сейчас?

– Первого... Первого мая?

– Ага! – воскликнул Павел, понизив голос. – Я понесу знамя наше, – пойду с ним впереди всех. За это меня, вероятно, снова посадят в тюрьму.

Глазам матери стало горячо, и во рту у нее явилась неприятная сухость. Он взял ее руку, погладил.

– Это нужно, пойми!

– Я ничего не говорю! – сказала она, медленно подняв голову. И, когда глаза ее встретились с упрямым блеском его глаз, снова согнула шею.

Он выпустил ее руку, вздохнул и заговорил с упреком:

– Не горевать тебе, а радоваться надо бы. Когда будут матери, которые и на смерть пошлют своих детей с радостью?..

– Гоп, гоп! – заворчал хохол. – Поскакал наш пан, подоткнув кафтан!..

– Разве я говорю что-нибудь? – повторила мать. – Я тебе не мешаю. А если жалко мне тебя, – это уж материнское!..

Он отступил от нее, и она услыхала жесткие, острые слова:

– Есть любовь, которая мешает человеку жить...

Вздрогнув, боясь, что он скажет еще что-нибудь отталкивающее ее сердце, она быстро заговорила:

– Не надо, Паша! Я понимаю, – иначе тебе нельзя, – для товарищей...

– Нет! – сказал он. – Я это – для себя.

В дверях встал Андрей – он был выше двери и теперь, стоя в ней, как в раме, странно подогнул колени, опираясь одним плечом о косяк, а другое, шею и голову выставив вперед.