Мать - Часть 1 - Глава 23
– Уйди, Павел, чтобы я тебе голову не откусил! Это я шучу, ненько, вы не верьте! Вот я поставлю самовар. Да! Угли же у нас... Сырые, ко всем чертям их!
Он замолчал. Когда мать вышла в кухню, он сидел на полу, раздувая самовар. Не глядя на нее, хохол начал снова:
– Вы не бойтесь, – я его не трону! Я мягкий, как пареная репа! И я... эй, ты, герой, не слушай, – я его люблю! Но я – жилетку его не люблю! Он, видите, надел новую жилетку, и она ему очень нравится, вот он ходит, выпуча живот, и всех толкает: а посмотрите, какая у меня жилетка! Она хорошая – верно, но – зачем толкаться? И без того тесно.
Павел, усмехнувшись, спросил:
– Долго будешь ворчать? Дал мне одну трепку, – довольно бы!
Сидя на полу, хохол вытянул ноги по обе стороны самовара – смотрел на него. Мать стояла у двери, ласково и грустно остановив глаза на круглом затылке Андрея и длинной согнутой шее его. Он откинул корпус назад, уперся руками в пол, взглянул на мать и сына немного покрасневшими глазами и, мигая, негромко сказал:
– Хорошие вы человеки, – да!
Павел наклонился, схватил его руку.
– Не дергай! – глухо сказал хохол. – Так ты меня уронишь...
– Что стесняетесь? – грустно сказала мать. – Поцеловались бы, обнялись бы крепко-крепко...
– Хочешь? – спросил Павел.
– Можно! – ответил хохол, поднимаясь. Крепко обнявшись, они на секунду замерли – два тела – одна душа, горячо горевшая чувством дружбы.
По лицу матери текли слезы, уже легкие. Отирая их, она смущенно сказала:
– Любит баба плакать, с горя плачет, с радости плачет!..
Хохол оттолкнул Павла мягким движением и, тоже вытирая глаза пальцами, заговорил:
– Будет! Порезвились телята, пора в жареное! Ну, и чертовы же угли! Раздувал, раздувал – засорил себе глаза...
Павел, опустив голову, сел к окну и тихо сказал:
– Таких слез не стыдно...
Мать подошла к нему, села рядом. Ее сердце тепло и мягко оделось бодрым чувством. Было грустно ей, но приятно и спокойно.
– Я соберу посуду, – вы себе сидите, ненько! – сказал хохол, уходя с комнату. – Отдыхайте! Натолкали вам грудь...
И в комнате раздался его певучий голос:
– Славно почувствовали мы жизнь сейчас, – настоящую, человеческую жизнь!..
– Да! – сказал Павел, взглянув на мать.
– Все другое стало! – отозвалась она. – Горе другое, радость – другая...
– Так и должно быть! – говорил хохол. – Потому что растет новое сердце, ненько моя милая, – новое сердце в жизни растет. Идет человек, освещает жизнь огнем разума и кричит, зовет: «Эй, вы! Люди всех стран, соединяйтесь в одну семью!» И по зову его все сердца здоровыми своими кусками слагаются в огромное сердце, сильное, звучное, как серебряный колокол...
Мать плотно сжимала губы, чтобы они не дрожали, и крепко закрыла глаза, чтобы не плакали они.
Павел поднял руку, хотел что-то сказать, но мать взяла его за другую руку и, потянув ее вниз, прошептала:
– Не мешай ему...
– Знаете? – сказал хохол, стоя в двери. – Много горя впереди у людей, много еще крови выжмут из них, но все это, все горе и кровь моя, – малая цена за то, что уже есть в груди у меня, в мозгу моем... Я уже богат, как звезда лучами, – я все снесу, все вытерплю, – потому что есть во мне радость, которой никто, ничто, никогда не убьет! В этой радости – сила!
Пили чай, сидели за столом до полуночи, ведя задушевную беседу о жизни, о людях, о будущем. И, когда мысль была ясна ей, мать, вздохнув, брала из прошлого своего что-нибудь, всегда тяжелое и грубое, и этим камнем из своего сердца подкрепляла мысль.