Рано утром, едва только Павел и Андрей ушли, в окно тревожно постучала Корсунова и торопливо крикнула:
– Исая убили! Идем смотреть...
Мать вздрогнула, в уме ее искрой мелькнуло имя убийцы.
– Кто? – коротко спросила она, накидывая на плечи шаль.
– Он не сидит там, над Исаем-то, кокнул да и ушел! – ответила Марья.
На улице она сказала:
– Теперь опять начнут рыться, виноватого искать. Хорошо, что твои ночью дома были, – я этому свидетельница. После полночи мимо шла, в окно к вам заглянула, все вы за столом сидели...
– Что ты, Марья? Разве на них можно подумать? – испуганно воскликнула мать.
– А кто его убил? Уж наверно, ваши! – убежденно сказала Корсунова. – Известно всем, что выслеживал он их...
Мать остановилась, задыхаясь, приложила руку к груди.
– Да ты что? Ты не бойся! Поделом вору и мука! Идем скорее, а то увезут его!..
Мать пошатывала тяжелая мысль о Весовщикове.
«Вот, дошел!» – тупо думала она.
Недалеко от стен фабрики, на месте недавно сгоревшего дома, растаптывая ногами угли и вздымая пепел, стояла толпа народа и гудела, точно рой шмелей. Было много женщин, еще больше детей, лавочники, половые из трактира, полицейские и жандарм Петлин, высокий старик с пушистой серебряной бородой, с медалями на груди.
Исай полулежал на земле, прислонясь спиной к обгорелым бревнам и свесив обнаженную голову на правое плечо. Правая рука была засунута в карман брюк, а пальцами левой он вцепился в рыхлую землю.
Мать взглянула в лицо ему – один глаз Исая тускло смотрел в шапку, лежавшую между устало раскинутых ног, рот был изумленно полуоткрыт, его рыжая бородка торчала вбок. Худое тело с острой головой и костлявым лицом в веснушках стало еще меньше, сжатое смертью. Мать перекрестилась, вздохнув. Живой, он был противен ей, теперь будил тихую жалость.
– Крови нет! – заметил кто-то вполголоса. – Видно, кулаком стукнули...
Злой голос громко произнес:
– Заткнули рот ябеднику...
Жандарм встрепенулся и, раздвигая руками женщин, угрожающе спросил:
– Это кто рассуждает, а?
Люди рассыпались под его толчками. Некоторые быстро побежали прочь. Кто-то засмеялся злорадным смехом. Мать пошла домой.
«Никто не жалеет!» – думала она. А перед нею стояла, точно тень, широкая фигура Николая, его узкие глаза смотрели холодно, жестко, и правая рука качалась, точно он ушиб ее...
Когда сын и Андрей пришли обедать, она прежде всего спросила их:
– Ну, что? Никого не арестовали – за Исая?
– Не слышно! – отозвался хохол. Она видела, что они оба подавлены.
– О Николае ничего не говорят? – тихо осведомилась мать. Строгие глаза сына остановились на ее лице, и он внятно сказал:
– Не говорят. И едва ли думают. Его нет. Он вчера в полдень уехал на реку и еще не вернулся. Я спрашивал о нем...
– Ну, слава богу! – облегченно вздохнув, сказала мать. – Слава богу!
Хохол взглянул на нее и опустил голову.
– Лежит он, – задумчиво рассказывала мать, – и точно удивляется, – такое у него лицо. И никто его не жалеет, никто добрым словом не прикрыл его. Маленький такой, невидный. Точно обломок, – отломился от чего-то, упал и лежит...
За обедом Павел вдруг бросил ложку и воскликнул:
– Этого я не понимаю!
– Чего? – спросил хохол.
– Убить животное только потому, что надо есть, – и это уже скверно. Убить зверя, хищника... это понятно! Я сам мог бы убить человека, который стал зверем для людей. Но убить такого жалкого – как могла размахнуться рука?..
Хохол пожал плечами. Потом сказал: