Мать - Часть 1 - Глава 24
Его лицо вздрогнуло, из глаз текли слезы одна за другой, крупные и тяжелые.
Павел поднял голову и смотрел на него бледный, широко раскрыв глаза, мать привстала со стула, чувствуя, как растет, надвигается на нее темная тревога.
– Что с тобой, Андрей? – тихо спросил Павел.
Хохол тряхнул головой, вытянулся, как струна, и сказал, глядя на мать:
– Я видел... Знаю...
Она встала, быстро подошла к нему, схватила руки его – он пробовал выдернуть правую, но она цепко держалась за нее и шептала горячим шепотом:
– Голубчик мой, тише! Родной мой...
– Подождите! – глухо бормотал хохол. – Я скажу вам, как оно было...
– Не надо! – шептала она, со слезами глядя на него. – Не надо, Андрюша...
Павел медленно подошел, глядя на товарища влажными глазами. Был он бледен и, усмехаясь, сказал негромко, медленно:
– Мать боится, что это ты...
– Я – не боюсь! Не верю! Видела бы – не поверила!
– Подождите! – говорил хохол, не глядя на них, мотая головой и все освобождая руку. – Это не я, – но я мог не позволить...
– Оставь, Андрей! – сказал Павел.
Одной рукой сжимая его руку, он положил другую на плечо хохла, как бы желая остановить дрожь в его высоком теле. Хохол наклонил к ним голову и тихо, прерывисто заговорил:
– Я не хотел этого, ты ведь знаешь, Павел. Случилось так: когда ты ушел вперед, а я остановился на углу с Драгуновым – Исай вышел из-за утла, – стал в стороне. Смотрит на нас, усмехается... Драгунов сказал: «Видишь? Это он за мной следит, всю ночь. Я изобью его». И ушел, – я думал – домой... А Исай подошел ко мне...
Хохол вздохнул.
– Никто меня не обижал так скверно, как он, собака.
Мать молча тянула его за руку к столу, и наконец ей удалось посадить Андрея на стул. А сама она села рядом с ним плечо к плечу. Павел же стоял перед ним, угрюмо пощипывая бороду.
– Он говорил мне, что всех нас знают, все мы у жандармов на счету и что выловят всех перед Маем. Я не отвечал, смеялся, а сердце закипало. Он стал говорить, что я умный парень и не надо мне идти таким путем, а лучше...
Он остановился, отер лицо левой рукой, глаза его сухо сверкнули.
– Я понимаю! – сказал Павел.
– Лучше, говорит, поступить на службу закона, а?
Хохол взмахнул рукой и потряс сжатым кулаком.
– Закона, – проклятая его душа! – сквозь зубы сказал он. – Лучше бы он по щеке меня ударил... легче было бы мне, – и ему, может быть. Но так, когда он плюнул в сердце мне вонючей слюной своей, я не стерпел.
Андрей судорожно выдернул свою руку из руки Павла и глуше, с отвращением говорил:
– Я ударил его по щеке и пошел. Слышу – сзади Драгунов тихо так говорит: «Попался?» Он стоял за углом, должно быть... Помолчав, хохол сказал:
– Я не обернулся, хотя чувствовал... Слышал удар... Иду себе, спокойно, как будто жабу пнул ногой. Встал на работу, кричат: «Исая убили!» Не верилось. Но рука заныла, – неловко мне владеть ею, – не больно, но как будто короче стала она...
Он искоса взглянул на руку и сказал:
– Всю жизнь, наверно, не смою я теперь поганого пятна этого...
– Было бы сердце твое чисто, голубчик мой! – тихо сказала мать.
– Я не виню себя – нет! – твердо сказал хохол. – Но противно же мне это! Лишнее это для меня.
– Я плохо понимаю тебя! – сказал Павел, пожав плечами. – Убил – не ты, но если б даже...
– Брат, знать, что убивают, и не помешать...
Павел твердо сказал:
– Я этого совсем не понимаю...
И, подумав, прибавил:
– То есть понять могу, но почувствовать – нет.