Мать - Часть 2 - Глава 2

Около полудня явилась дама в черном платье, высокая и стройная. Когда мать отперла ей дверь, она бросила на пол маленький желтый чемодан и, быстро схватив руку Власовой, спросила:

– Вы Павла Михайловича мама, так?

– Да, – ответила мать, смущенная ее богатым костюмом.

– Я вас такой и представляла себе! Брат писал, что вы будете жить у него! – говорила дама, снимая перед зеркалом шляпу. – Мы с Павлом Михайловичем давно друзья. Он рассказывал мне про вас.

Голос у нее был глуховатый, говорила она медленно, но двигалась сильно и быстро. Большие серые глаза улыбались молодо и ясно, а на висках уже сияли тонкие лучистые морщинки, и над маленькими раковинами ушей серебристо блестели седые волосы.

– Есть хочу! – заявила она. – Теперь бы чашку кофе выпить...

– Сейчас я сварю! – отозвалась мать и, доставая кофейный прибор из шкафа, тихонько спросила: – А разве Паша говорил обо мне?

– Много...

Она вынула маленький кожаный портсигар, закурила папиросу и, расхаживая по комнате, спрашивала:

– Вы сильно боитесь за него?

Наблюдая, как дрожат синие языки огня спиртовой лампы под кофейником, мать улыбалась. Ее смущение перед дамой исчезло в глубине радости.

«Так он обо мне рассказывает, хороший мой!» – думала она, а сама медленно говорила: – Конечно, – нелегко, но раньше было бы хуже, – теперь я знаю – не один он...

И, глядя в лицо женщины, спросила ее:

– А как ваше имя?

– Софья! – ответила та.

Мать зорко присматривалась к ней. В этой женщине было что-то размашистое, слишком бойкое и торопливое.

Быстро прихлебывая кофе, она уверенно говорила:

– Главное, чтобы все они недолго сидели в тюрьме, скорее бы осудили их! А как только сошлют – мы сейчас же устроим Павлу Михайловичу побег, – он необходим здесь.

Мать недоверчиво взглянула на Софью, а та, поискав глазами, куда бы бросить окурок папиросы, сунула его в землю цветочной банки.

– Портятся от этого цветы! – машинально заметила мать.

– Извините! – сказала Софья. – Николай тоже всегда говорит мне это! – И, вынув из банки окурок, она выбросила его за окно.

Мать смущенно взглянула в лицо ей и виновато проговорила:

– Вы извините меня! Я это так сказала, не подумав. Разве я могу учить вас?

– А почему и не учить, если я неряха? – отозвалась Софья, пожав плечами. – Готов кофе? Спасибо! А почему одна чашка? Вы не будете пить?

И вдруг, взяв мать за плечи, привлекая к себе и заглядывая в глаза, она удивленно спросила:

– Неужели вы стесняетесь?

Мать, улыбаясь, ответила:

– Только что я вам насчет окурка сказала, а вы меня спрашиваете – не стесняюсь ли!

И, не скрывая своего удивления, она заговорила, как бы спрашивая:

– Вчера к вам приехала, а веду себя как дома, ничего не боюсь, говорю что хочу...

– Так и нужно! – воскликнула Софья.

– У меня голова кружится, и как будто я – сама себе чужая, – продолжала мать. – Бывало – ходишь, ходишь около человека прежде чем что-нибудь скажешь ему от души, а теперь – всегда душа открыта, и сразу говоришь такое, чего раньше не подумала бы...

Софья снова закурила папиросу, ласково и молча освещая лицо матери своими серыми глазами.

– Вы говорите – побег устроить? Ну, а как же он жить будет – беглый? – поставила мать волновавший ее вопрос.

– Это пустяки! – ответила Софья, наливая себе еще кофе. – Будет жить, как живут десятки бежавших... Я вот только что встретила и проводила одного, – тоже очень ценный человек, – был сослан на пять лет, а прожил в ссылке три с половиной месяца...