Пётр Первый - Книга первая - Глава 5
...Опять... Снежок... Еще не смерть... Третий день скоро... Ветер, ветер скрипит веревкой... "Корова, чай, третий день не доенная... Это что – свет красный?.. Ох, страшно... Факелы... Сани... Люди... Идут сюда... Еще муки?" Хотела забить ногами – земляные горы сдавили их, – пальчиком не сдвинуть...
– Где она, не вижу, – громко сказал Петр. – Собаки, что ли, отъели?
– Караульный! Спишь? Эй, сторож! – закричали люди у саней.
– Здееесь! – ответил протяжный голос, – сквозь падающий снег бежал сторож, путаясь в бараньем тулупе... С ходу – мягко, по-медвежьи – упал Петру в ноги, поклонясь, остался на коленях...
– Здесь закопана женщина?
– Здесь, государь-батюшка...
– Жива?
– Жива, государь...
– За что казнили?
– Мужа ножом зарезала.
– Покажи...
Сторож побежал, присел и краем тулупа угодливо смахнул снег с лица женщины, со смерзшихся волос.
– Жива, жива, государь, мыргает...
Петр, Сидней, Алексашка, человек пять Лефортовых гостей подошли к голове. Два мушкетера, поблескивая железными касками, высоко держали факелы. Из снега большими провалившимися глазами глядело на людей белое, как снег, плоское лицо.
– За что убила мужа? – спросил Петр...
Она молчала.
Сторож валенком потрогал ей щеку.
– Сам государь спрашивает, дура.
– Что ж, бил он тебя, истязал? (Петр нагнулся к ней.) Как звать-то ее? Дарья... Ну, Дарья, говори, как было...
Молчала. Хлопотливый сторож присел и сказал ей в ухо:
– Повинись, может, помилуют... Меня ведь подводишь, бабочка...
Тогда голова разинула черный рот и хрипло, глухо, ненавистно:
– Убила... и еще бы раз убила его, зверя...
Закрыла глаза. Все молчали. С шипеньем падала смола с факелов. Сидней быстро заговорил о чем-то, но переводчика не оказалось. Сторож опять ткнул ее валенком, – мотнулась, как мертвая. Петр резко кашлянул, пошел к саням... Негромко сказал Алексашке:
– Вели застрелить...
5
Молчаливый и прозябший, он вернулся в ярко освещенный дом Лефорта. Играла музыка на хорах танцзала. Пестрые платья, лица, свечи – удваивались в зеркалах. Сквозь теплую дымку Петр сейчас же увидел русоволосую Анну Монс... Девушка сидела у стены, – задумчивое лицо, опущены голые плечи.
В эту минуту музыка, – медленный танец, – протянула с хор медные трубы и пела ему об Анхен, об ее розовом пышном платье, о невинных руках, лежавших на коленях... Почему, почему неистовой печалью разрывалось его сердце? Будто сам он по шею закопан в землю и сквозь вьюгу зовет из невозможной дали любовь свою...
Глаза Анны дрогнули, увидели его в дверях раньше всех. Поднялась и полетела по вощеному полу... И музыка уже весело пела о доброй Германии, где перед чистыми, чистыми окошечками цветет розовый миндаль, добрые папаша и мамаша с добренькими улыбками глядят на Ганса и Гретель, стоящих под сим миндалем, что означает – любовь навек, а когда их солнце склонится за ночную синеву, – с покойным вздохом оба отойдут в могилу... Ах, невозможная даль!..
Петр обхватил теплую под розовым шелком Анхен и танцевал молча и так долго, что музыканты понесли не в лад...
Он сказал:
– Анна?
Она доверчиво, ясно и чисто взглянула в глаза.
– Вы огорчены сегодня, Петер?
– Аннушка, ты меня любишь?
На это Анна только быстро опустила голову, на шее ее была повязана бархатка... Все танцующие и сидящие дамы поняли и то, что царь спросил, и то, что Анна Монс ответила. Обойдя круг по залу, Петр сказал:
– Мне с тобой счастье...