Пётр Первый - Книга первая - Глава 5
– Мне от вас, мужички, прибыль малая, – ответил Иван Артемич и, высвободив руки из-под зада, сложил их – пальцы в пальцы – наверху живота. – Порядок мне дорог, мужички... Денег я вам роздал, – ой-ой сколько...
– Роздал, Иван Артемич, помним, помним...
– По доброте... Как я уроженец этой местности, родитель мой здесь помер. Так что – Бог мне благодетель, а я вам. Из какого роста деньги вам даю, – смех... Гривна с рубля в год, – ай-ай-ай... Не для наживы, для порядку...
– Спасибо тебе, Иван Артемич...
– Скоро от вас совсем уеду... Большие дела начинаю, большие дела... В Москве буду жить... Ну, ладно... (Вздохнув, закрыл глаза.) Кабы с вас одних мне было жить, плохо бы я жил, плохо... По старой памяти, для души благодетельствую... А вы что? Как вы меня благодарите? Потравы. Кляузы. Ах, ах... Ну уж, Бог с вами... По алтыну с коровенки, по деньге с овцы, – берите скотину...
– Спасибо, дай Бог тебе здоровья, Иван Артемич...
Мужики кланялись, уходили. Ему хотелось еще поговорить. Добер был сегодня. Через сына Алешу удалось ему добраться до поручика Александра Меньшикова и поклониться двумястами рублями. Меньшиков свел его с Лефортом. Так высоко Бровкин еще не хаживал, – оробел, когда увидел небольшого человека в волосах до пояса, всего в шелку, в бархате, в кольцах, переливающихся огнями... Строг, нос вздернут, глаза – иглами... Но когда Лефорт узнал, что перед ним отец Алешки да с письмом от Меньшикова, – заиграл улыбкой, потрепал по плечу... Так Иван Артемич получил грамоту на поставку в войско овса и сена...
– Саня, – позвал он, когда мужики ушли, – убери-ка рогожу... Кумовья наследили...
У глаз Ивана Артемича лучились смешливые морщинки. Богатому можно ведь и посмеяться, – с титешных лет до седой бороды не приходилось. Вошла Санька в зеленом, как трава, шелковом летнике с пуговицами, темно-русая коса, – в руку толщины, – до подколенок, живот немного вперед, – уж очень грудь у нее налилась, стыдно было. Глаза синие, глупые...
– Фу, лаптями нанесли! – отвернула красивое лицо от рогожи, взяла ее пальчиками за угол, выбросила в сени. Иван Артемич лукаво глядел на дочь. Эдакую за короля отдать не стыдно.
– Двор каменный хочу ставить на Москве... В первую купецкую сотню выходим... Саня, ты слушай... Вот и хорошо, что с тобой не поторопились... Быть нам с большой родней... Ты что воротишься?.. Дура!..
– Да – ай! – Санька мотнула косой по горнице, сверкнула на отца глазами. – Не трожьте меня...
– То есть как – не трожьте? Моя воля... Огневаюсь – за пастуха отдам.
– Лучше свиней с кем-нибудь пасти, чем угасать от вашей дурости...
Иван Артемич бросил в Саньку деревянной солонкой. Побить, – вставать не хотелось... Санька завыла без слез. В это время застучали в ворота так громко, что Иван Артемич разинул рот. Завыли медецинские кобели.
– Саня, посмотри...
– Боюсь. Сами идите.
– Ну, я этих стукунов... – Иван Артемич взял в сенях метлу, спустился на двор. – Вот я вас, бесстыдники... Кто там? Собак спущу...
– Отворяй! – бешено кричали за воротами, трещали доски.
Бровкин оробел. Сунулся к калитке, – руки тряслись. Едва отвалил засов, – ворота раскинулись, и въехали верхоконные, богато одетые, с саблями наголо. За ними четвериком золоченая карета, – на запятках арапы – карлы. За каретой в одноколке – царь Петр и Лефорт, в треугольных шляпах и в чапанах от дорожной грязи... Топот, хохот, крики...