Пётр Первый - Книга вторая - Глава 1
– Конечно, их легче бы сразу похоронить, – сказал мужик. – В прощеное воскресенье привезли мы восемнадцать возов, не успели расшпилить – налетают солдаты: "Опоражнивай воза!" – "Как? Зачем?" – "Не разговаривай". Грозят шпагами, переворачивают сани. Грибов мелких привез бочку, – опрокинули, дьяволы. "Ступай, кричат, к Варварским воротам..." А у Варварских ворот навалено стрельцов сотни три... "Грузи, такой-сякой..." Не евши, не пивши, лошадей не кормили, повозили этих мертвецов до ночи... Вернулись на деревню, – в глаза своим смотреть стыдно.
К столу подошел незнакомый человек. Стукнув донышком, поставил штоф.
– На дураках воду возят, – сказал. Смело сел. Из штофа налил всем. Подмигнул гулящим глазом: – Бывайте здоровеньки. – Не вытирая усов, стал грызть чесночную головку. Лицо дубленое, горячее, сиво-пегая борода в кудряшках.
Подслеповатый мужик осторожно принял от него стаканчик:
– Мужик – дурак, дурак, знаешь, – мужик понимает... (Взвесил в руке стаканчик, выпил, хорошо крякнул.) Нет, дорогие мои... (Потянулся за чесночной головкой.) Утресь – видели – обоз пошел в Воронеж? Третью шкуру с мужика дерут. Оброчные – плати, по кабальным – плати, кормовые боярину – дай, повытошные в казну – плати, мостовые – плати, на базар выехал – плати...
Пегобородый разинул зубастый рот, захохотал. Мужик пресекся, – шмыгнул.
– Ладно... Теперь – лошадей давай под царский обоз. Да еще сухари с нас тянут... Нет, дорогие мои... В деревнях посчитайте, – сколько жилых-то дворов осталось? Остальные где? Ищите... Ныне наготове бежать мало не все. Мужик – дурак, покуда сыт. А уж если вы так, из-под задницы последнее тянуть... (Взялся за бородку, поклонился.) Мужик лапти переобул и па-ашел куда ему надо.
– На север. На озера... В пустыни!.. – Иконописец придвинулся к нему, вжегся темными глазами.
Мужик отстранил: "Помолчи!.." Посадский, оглянувшись, навалился грудью на стол.
– Ребята, – зашептал, – действительно, многие пугаются, уходят за Бело-озеро, на Вол-озеро, на Матка-озеро, на Выг-озеро... Там тихо... (Дрогнув вспухшими щеками.) Только те, кто уйдет, – те и живы будут...
У иконописца черные зрачки разлились во весь глаз, – стал оборачиваться то к одному собеседнику, то к другому...
– Он верно говорит... Мы в Палехе к Великому посту шестьсот икон написали. По прежним годам это – мало. Нынче ни одной в Москву не продали. Вой стоит в Палехе-та. Отчего? Письмо наше светлое, титл Исуса с двомя "иже". Рука, благословляющая со щепотью. И крест пишем – крыж – четырехконечный. Все по православному чину. Понятно? Те, кто у нас иконы берут, – гостинодворцы Корзинкин, Дьячков, Викулин, – говорят нам: "Так писать бросьте. Доски эти надо сжечь, они прелестные: на них, говорят, лапа..." – "Как лапа?" (Иконописец всхлипнул коротко. Посадский, низко склонясь над столом, застучал зубами.) "А так, говорят, след его лапы... Птичий след на земле видели, – четыре черты?.. И у вас на иконах тот же..." – "Где?" – "А крыж... Понятно? Вы, говорят, этот товар в Москву не возите. Теперь вся Москва поняла, откуда смрадом тянет..."
Мужик мигал веками, не разобрать, верил ли, нет ли... Пегобородый, усмехаясь, грыз чеснок. Посадский кивал, поддакивал... и вдруг, оглянувшись, вытянул губы, зашептал: