Пётр Первый - Книга вторая - Глава 3
Василий медленно возвращался через парк. Мело чистым снегом, важно шумели деревья с грачиными гнездами. На пруду работало много мужиков и баб, – видимо, согнали всю деревню расчищать снег, ставили какие-то жерди с флагами, хлопавшими по ветру. "Все пустяки да забавы". Василий вдруг остановился, будто кто схватил за плечи, – сморщился. Колотилось сердце. Догадался: он! Сколько раз видел его сквозь пьяный угар, сейчас только понял – он, – пан Владислав Тыклинский, рослый красавец в парижском апельсинового бархата кафтане. Александра – все с ним: менуэт – с ним, контрданс, мазурку – с ним.
Василий глядел под ноги. Снег лепил в щеки, в шею. Но мелькнула эта острая догадка, и опять все стало затягивать похмельной одурью. Решения не принял. А его уже искали завтракать. (Обычай здесь такой, – после веселой ночи – ранний завтрак и – спать до обеда.) Опостылевшие друзья, Ходковский и Доморацкий, хвастуны, лгуны толстопузые, хохоча, подхватили под руки: "Какой бигос подан, пан Василий..." Александры за столом не было и того – тоже... Василий хватил крепкой старки, но хмель не брал...
Он вылез из-за стола, прошел в танцевальную залу – пусто. На хорах, привалясь к турецкому барабану, спал длинный костлявый еврей. Василий осторожно приотворил двустворчатые двери в зеркальную галерею, – вдоль окон по навощенному паркету, замусоренному цветными бумажками, шли пан Владислав, нахально задрав шпагой полу апельсинового кафтана, и Александра. Он горячо ей говорил, норовисто вздергивал париком. Она слушала с опущенной головой. В ее склоненной шее было что-то девичье и беззащитное: завезли за границу неопытную дурочку, бросили одну, обидят – только слезы проглотит...
Василию бы надо подступить гневно, потребовать сатисфакции у гордого поляка, но он только глядел в дверную щель, страдая от жалости... "Эх, плохой ты защитник, Василий". Тем временем пан Владислав указал красивым взмахом на боковую дверь, у Саньки чуть приподнялись лопатки, чуть покачала головой. Повернули, ушли в зимний сад. Василий невольно потянулся – засучивать рукав... Не рукав – одни кружева. И шпага осталась наверху... А, черт!..
Он с треском откинул половинку двери, но сзади налетели на него шумные толстяки Ходковский и Доморацкий...
– Ты отведай только, пан Василий, горячие кныши со сметаной...
Опять сидел за столом, – в смятении. И стыд и гнев. Тут – явный сговор. Обжоры эти спаивают его... Бежать за шпагой, – биться? Хорош государев посланный – из-за бабы задрался, как мужик в кружале... А, пускай! Один конец!
Оттолкнул поднесенный стакан, быстро вышел из столовой. Наверху, стискивая зубы, искал шпагу... Нашлась под ворохом Санькиных юбок... Со всей силы перепоясался шарфом. Сбежал по каменной лестнице. В замке уже полегли почивать. Обежал зимний сад – никого. Наткнулся на комнатную девушку, – низко присев перед ним, она пропищала:
– Пани княгиня, пани Малаховская и пан Тыклинский поехали кататься, сказали, чтобы до вечера их не ждали...
Василий вернулся наверх и до сумерек сидел у окна, глядел на дорогу. Додумался даже до того – стал сочинять покаянное письмо Петру Алексеевичу. Но бумаги, пера не нашлось.