Пётр Первый - Книга вторая - Глава 5
Вот и сейчас, плохо слушая, что говорит Федька, – рядом на соломе, – Андрей раскрыл глаза в тьму... Не то вспоминается, не то чудится: зеленый бугор, береза, – всеми веточками, всеми листочками дрожит, трепещет от теплого ветра... Ох, радость... И нет ее... Плывет лицо, невиданное никогда, ближе, – подплыло вплоть, раскрывает глаза, глядит на Андрюшку, – живее живого... Будь сейчас доска, кисть, краски – списал бы его... Усмехнулось, проплыло... В голубоватом тумане чудится город... Предивный, пречудесный, ох, какой город! Где же искать город этот, где искать дрожащую листами березу, усмехнувшееся дивное лицо?
– Утрась прямо айда на усадьбу, наврем боярину – сколько он хочет, глядь и покормят на людской, – хрипит Федька. На богатых дворах он всегда начинал рассказы про нарвскую беду, – врал, что было и чего не было, и в особенности до слез доводил слушателей (бывало, и сам помещик зайдет от скуки в людскую и пригорюнится, подперев щеку) – до слез доводил рассказом про то, как король Карл, побив неисчислимые тысячи православного воинства, ехал по полю битвы...
"...Лицом светел, в левой ручке – держава, в правой ручке – вострая сабля, сам – в золоте, серебре, конь под ним – сивый, горячий, по брюхо в человечьей крови, коня под уздцы ведут два мужественных генерала... И наезжает король на меня... А я лежу, конечно, в груди у меня пуля... Около меня шведы как мешки накиданы – убитые. Наехал на меня король, остановился и спрашивает генералов: "Что за человек лежит?" Генералы ему отвечают: "Это лежит храбрый русский солдат, сражался за православную веру, убил один двенадцать наших гренадеров". Король им отвечает: "Мужественная смерть". Генералы ему: "Нет, он живой, у него в груди – пуля". И они меня поднимают, я встаю, беру мушкет и делаю на полный караул, как полагается перед королем. И он говорит: "Молодец, – вынимает из кармана золотой червонец: – На, говорит, тебе, храбрый русский солдат, иди спокойно в свое отечество да скажи русским: с Богом не боритесь, с богатым не судитесь, со шведом не деритесь..."
Без осечки, после такого рассказа Федьку, а с ним и Андрея, оставляли в людской ночевать и кормили. Но трудно было пробираться на богатый двор. Люди стали недоверчивы. Год от году все больше народу бегало от войскового набора, от военных и земских повинностей, – скрывались в лесах, шалили и в одиночку и шайками... Были такие городки, где остались одни старики, старухи да малые дети, – про кого ни спроси: – этот взят в драгуны, этот на земляных работах или увезен на Урал, а этот – еще недавно держал на базаре лавку – и почтенный и богобоязненный, – бросил жену, малых ребят, свистит с кистенем в овраге у большой дороги...
Федька не раз задумывался, – не пристать ли к разбойникам, пошалить? Да и так рассуждая: куда было деваться? Не век бродить меж двор, – надоест... Но Андрей – ни за что... Уперся, – пойдем, пойдем на полдень до края земли... Федька ему: "Ну, придешь, опять же там – люди, даром кормить не станут, придется батрачить у казаков или лезть в кабалу к помещику, ломать спину на черта... А пошалили бы да погуляли – глядь и зашили бы каждый в шапку по сто рублев. С такими деньгами в купцы можно выйти. Тут уж к тебе ни драгун, ни подьячий, ни помещик не привяжется, – сам хозяин..."