Пётр Первый - Книга третья - Глава 2
– Пытаешь правду?.. Что ж, правду говорить не боимся, мы ломаные... Конечно, в старопрежние годы народ жил много легче. Даней и поборов таких не было... А ныне – все деньги да деньги давай... Платили прежде с дыму, с сохи, большей частью – круговой порукой, можно было договориться, поослобонить, – удобство было... Ныне ты велел платить всем подушно, все души переписал, – около каждой души комиссар крутится, земский целовальник, плати. А последние года еще, – сюда, в Питербург, тебе ставь в лето три смены, сорок тысяч земских людей... Легко это? У нас с каждого десятого двора берут человека, – с топором, с долотом или с лопатой, с поперечной пилой. С остальных девяти дворов собирают ему кормовые деньги – с каждого двора по тринадцати алтын и две денежки... А их надо найти... Вот и дери на базаре глотку: "Вот он, сбитень горячий!" Другой бы добрый человек и выпил, – в кармане ничего нет, кроме "спасиба". Сыновей моих ты взял в драгуны, дома – старуха да четыре девчонки – мал мала меньше... Конечно, государь, тебе виднее – что к чему...
– Это верно, что мне виднее! – жестко проговорил Петр Алексеевич. – Дай-ка этот хлеб-то. – Он взял заплесневелый кусок, разломил, понюхал, сунул в карман. – Пройдет Нева, привезут новую одежу, лапти. Муку привезут, хлеб будем печь здесь. – Он пошел было к двери, забыв про Голикова, но тот до того умоляюще метнулся, взглянул на него, Петр Алексеевич с усмешкой сказал: – Ну, богомаз? Показывай...
Часть стены между нарами, тщательно затертая и побеленная, была прикрыта рогожей. Голиков осторожно снял рогожу, подтащил тяжелый светец, зажег еще и другую лучину и, держа ее в дрожащей руке, возгласил высоким голосом:
– Вельми преславная морская виктория в усть Неве майя пятого дня, тысячу семьсот третьего года: неприятельская шнява "Астрель" о четырнадцати пушек и адмиральский бот "Гедан" о десяти пушек сдаются господину бомбардиру Петру Алексеевичу и поручику Меньшикову.
На штукатуренной стене искусно, тонким углем, были изображены на завитых пеной волнах два шведских корабля, в пушечном дыму, окруженные лодками, с которых русские солдаты лезли на абордаж. Над кораблями из облака высовывались две руки, держащие длинный вымпел со сказанной надписью. Петр Алексеевич присел на корточки. "Ну и ну!" – проговорил. Все было правильно, – и оснастка судов, и надутые пузырями паруса, и флаги. Он даже разобрал Алексашку с пистолетом и шпагой, лезущего по штурмовому трапу, и узнал себя, – принаряженного слишком, но – действительно – он стоял тогда под самой неприятельской кормой, на носу лодки, кричал и кидал гранаты.
– Ну и ну! Откуда же ты знаешь про сию викторию?
– Я тогда на твоей лодке был, гребцом...
Петр Алексеевич потрогал пальцем рисунок, – и верно, что уголь. (Голиков за спиной его тихо застонал.)
– Эдак я тебя, пожалуй, в Голландию пошлю – учиться. Не сопьешься? А то я вас знаю, дьяволов...
...Петр Алексеевич вернулся к генерал-губернатору, опять сел на золоченый стул. Свечи догорали. Гости сильно уже подвыпили. На другом конце стола корабельщики, склонясь головами, пели жалобную песню. Один Александр Данилович был ясен. Он сразу заметил, что у мин херца подергивается уголок рта, и быстро соображал – с чего бы это?
– На, закуси! – вдруг крикнул ему Петр Алексеевич, выхватывая из кармана кусок заплесневелого хлеба. – Закуси вот этим, господин генерал-губернатор!..