Пётр Первый - Книга третья - Глава 5

– О Наташа, второй был не амант, он был русский солдат, добрый человек, я любила его только одну ночь... Как можно было в чем-нибудь ему отказать, он отбил меня от страшных людей в лисьих шапках с кривыми саблями... Они тащили меня из горящего дома, рвали платье, били плеткой, чтобы я не царапалась, хотели посадить на седло... Он кинулся, толкнул одного, толкнул другого, да так сильно! "Ах, вы, говорит, кумысники! Разве можно девчонку обижать!" Взял меня в охапку и понес в обоз... Ничем другим я не могла его поблагодарить. Было уже темно, мы лежали на соломе...

Наталья, трепеща ноздрями, спросила жестко:

– Под телегой?

– Да... Он мне сказал: "Как сама хочешь, девка... Ведь это тогда сладко, когда девка сама обнимет..." Поэтому я его считаю амантом...

– Третий кто был?

Катерина ответила степенно:

– Третий был муж, Иоганн Рабе, кирасир его величества короля Карла из мариенбургского гарнизона... Мне было шестнадцать лет, пастор Глюк сказал: "Я тебя воспитал, Элен Катерин, я хочу выполнить обещание, которое дал твоей покойной матери, и нашел тебе хорошего мужа..."

– Мать, отца хорошо помнишь? – спросила Наталья.

– Плохо... Отца звали Иван Скаврощук. Он еще молодой убежал из Литвы, из Минска, от пана Сапеги в Эстляндию и около Мариенбурга арендовал маленькую мызу. Там мы все родились, – четыре брата, две сестры и – я, младшая... Пришла чума, родители и старший брат умерли. Меня взял пастор Глюк, – мне он второй отец. У него я выросла... Одна сестра живет в Ревеле, другая – в Риге, а где братья сейчас – не знаю. Всех разметала война...

– Ты любила мужа?

– Я не успела... Наша свадьба была на Иванов день... О, как мы веселились! Мы поехали на озеро, зажгли Иванов огонь и в венках танцевали, пастор Глюк играл на скрипке. Мы пили пиво и поджаривали маленькие колбаски с кардамоном... Через неделю фельдмаршал Шереметьев осадил Мариенбург... Когда русские взорвали стену, я сказала Иоганну: "Беги!.." Он бросился в озеро и поплыл, больше я его не видела...

– Забыть тебе надо про него...

– Мне многое нужно забыть, но я легко забываю, – сказала Катерина и робко улыбнулась, вишневые глаза ее были полны слез.

– Катерина, ты ничего не скрыла от меня?

– Разве посмею утаить от тебя что-нибудь? – горячо проговорила Катерина, и слезы потекли по ее персиковым щекам. – Вспомнила бы, ночь бы не спала, чуть свет прибежала бы, – рассказала.

– А все же ты – счастливая. – Наталья подперла щеку и опять стала глядеть в окошко, как птица, из клетки. По нежному горлу покатился клубочек. – Нам, царевнам-девкам, сколько ни веселись – одна дорожка – в монастырь... Нас замуж не выдают, в жены не берут. Либо уж беситься без стыда, как Машка с Катькой... Недаром сестра Софья за власть боролась лютой тигрицей...

Катерина только было нагнулась, – поцеловать ее руку с голубыми жилками, сложенную от огорчения в кулачок, – на лугу показался высокий всадник на поджаром коне с мокрой гривой, у него плащ был мокрый, и со шляпы висели мокрые перья. Увидев Наталью Алексеевну, он соскочил с коня, бросив его – шагнул к окошку, снял шляпу, преклонил колено в траву и шляпу приложил к груди...

Наталья Алексеевна стремительно поднялась, толстая коса ее упала на шею, лицо вспыхнуло, все задрожало, засияли глаза, раскрылись губы...

– Гаврила! – сказала тихо. – Это ты? Здравствуй, батюшка мой... Так иди же в дом, чего на дожде-то стоишь...