Пётр Первый - Книга третья - Глава 5
В кладовых нашли немало всякой мягкой рухляди, платьев и уборов, какие и не помнили теперь, широченных шуб византийской парчи, епанчей, терликов, кафтанов, жемчужных венцов, по пуду весом, – все это охапками дворовые девки тащили в столовую палату. Высоко под самым потолком в одной подклети увидели небольшую дверцу. Наталья взяла свечу, приподнялась на цыпочки, закинула голову:
– А что, если он там?
Анна и Марфа – враз – с ужасом:
– Кто?
– Домовой, – проговорила Наталья. Девы схватились за щеки, но не побледнели, только раскрыли глаза – шире чего нельзя. Всем стало страшно. Старик истопник принес лестницу, приставил к стене. Тотчас Гаврила кинулся на лестницу, – он бы и не туда сейчас кинулся... Открыл дверцу и скрылся там в темноте. Ждали, кажется, очень долго, – он не отвечал оттуда и не шевелился. Наталья страшным шепотом приказала: "Гаврила! Слезай!" Тогда показались подошвы его ботфортов, растопыренные полы кафтана, он слез, весь был в паутине.
– Чего ты там видел?
– Да так: сереется там чего-то, будто мохнатое, будто мягким меня чем-то по лицу погладило...
Все ахнули... На цыпочках заторопились из-под клети и – уже бегом – по лестнице, и только наверху Марфа и Анна начали визжать. Наталья Алексеевна придумала играть в домового. Искали потайных дверец, осторожно открывали чуланы под лестницами, заглядывали во все подпечья – от страха не дышали... И добились, – в одном темном месте, затянутом паутиной, увидели два зеленых глаза, горевших адским огнем... Без памяти кинулись бежать... Наталья споткнулась и попала на руки Гавриле – тот ее подхватил крепко, и она даже услышала, как у него стучит сердце, редко, глухо, по-мужски... Она двинула плечом, сказала тихо: "Пусти".
Тогда пошли устраивать Валтасаров пир. Старик истопник, – с желтой бородой, как у домового, с медным крестом поверх рубахи, в новых валенках, – опять принес лестницу. На бревенчатые, давно ободранные стены в столовой палате повесили траченные молью ковры. Стол унесли, ужин накрыли прямо на полу, на ковре, – всем велено ужинать, сидя по-вавилонски, царем Валтасаром быть Гавриле. На него надели парчовый кафтан, хоть ветхий, да красивый, алый с золотыми грифонами, на плечи – шубу, какие носили сто лет назад, на голову – жемчужный венец, кажется, еще царицы-бабушки. Наталью Алексеевну стали одевать Семирамидой в золотые ризы, поверх тяжелых кос навертели пестрых платков, послали дворовых девчонок – надергать у петухов из хвоста перьев покрасивее, и эти перья воткнули ей в тюрбан...
Думали – кем быть Марфе и Анне? Наталья велела им пойти за дверь, распустить косы, снять платья, юбки, остаться в сорочках, – благо сорочки тонкого полотна, длинные и свежие. Опять дворовые девчонки слетали на пруд, принесли водяных кувшинок, ими обмотали девам Меньшиковым шею, руки, волосы, длинными стеблями они подпоясались, – стали русалками с Тигра и Евфрата. Катерину одеть было легко – богиней овощей и фруктов, имя ей – по-вавилонски – Астарта, по-гречески – Флора. Девчонки сбегали – надергали моркови, петрушки, нарвали зеленого луку, гороху, принесли незрелых тыкв, яблок. Катерина, разгоревшаяся, влажным ртом, круглыми от счастья глазами и более не робевшая, – как всегда, смеялась звонко всякому пустяку, – стала истинной Флорой, обмотанная горохом, укропом, в венке из овощей, держала в руке корзину с крыжовником и красной смородиной...