Пётр Первый - Книга третья - Глава 6
Близ Петра Алексеевича сидел, раздвинув короткие ляжки, Петр Павлович Шафиров, прибывший с фельдмаршалом из Москвы, – низенький, с влажными, улыбающимися глазами, готовыми все понять на лету. Петр давно присматривался к нему – достаточно ли умен, чтобы быть верным, по-большому ли хитер, не жаден ли чрезмерно? За последнее время Шафиров из простого переводчика при Посольском приказе стал там большой персоной, хотя и без чина.
– Опять напутал, напетлял! – сказал Петр Алексеевич, морщась. Шафиров взмахнул маленькими руками в перстнях, сорвался, наклонился и скоро, точно перевел темное место.
– А, только-то всего, а я думал – премудрость. – Петр сунул гусиное перо в чернильницу и на полях рукописи нацарапал несколько слов. – По-нашему-то проще... А что, Петр Палыч, ты с фельдмаршалом пуд соли съел, – стоящий он человек?
Сизобритое лицо Шафирова расплылось вширь, хитрое, как у дьявола. Он ничего не ответил, даже не из осторожности, но зная, что немигающие глаза Петра и без того насквозь прочтут его мысли.
– Наши жалуются, что уж больно горд. К солдату близко не подойдет – брезгует... Не знаю – чем у русского солдата можно брезговать, задери у любого рубаху – тело чистое, белое. А вши – разве у обозных мужиков только... Ах, цезарцы! Зашел к нему нынче утром – он моется в маленьком тазике, – в одной воде и руки вымыл и лицо и нахаркал туда же... А нами брезгует. А в бане с приезда из Вены не был.
– Не был, не был... – Шафиров весь трясся – смеялся, прикрывая рот кончиками пальцев. – В Германии, – он рассказывал, – когда господину нужно вымыться – приносят чан с водой, в коем он по надобности моет те или иные члены... А баня – обычай варваров... А больше всего господин фельдмаршал возмущается, что у нас едят много чесноку, и толченого, и рубленого, и просто так – равно, и холопы и бояре... В первые дни он затыкал нос платочком...
– Да ну? – удивился Петр. – Что ж ты раньше не сказал... А и верно, что много чесноку едим, впрочем, чеснок вещь полезная, пускай уж привыкает...
Он бросил на стол прочитанную диспозицию, потянулся, хрустнул суставами и – вдруг – Макарову:
– Варвар, смахни со стола эту пакость, мошкару... Вели подать вина и стул для фельдмаршала... И еще у тебя, Макаров, привычка: слушать, дыша чесноком в лицо... Дыши, отвернувшись...
В шатер вошел фельдмаршал Огильви, в желтом парике, в белом, обшитом золотым галуном военном кафтане, в спущенных ниже колен мягких ботфортах. Подняв в одной руке шляпу, в другой трость, он поклонился и тотчас выпрямился во весь большой рост. Петр Алексеевич, не вставая, указал ему всеми растопыренными пальцами на стул: "Садись. Как здоров?" – Шафиров, подкатившись, – со сладкой улыбкой – перевел. Фельдмаршал, исполненный достоинства, сел, несколько развалясь и выпятя живот, далеко отнес руку с тростью. Лицо у него было желтоватое, полное, но постное, с тонкими губами, взгляд – ничего не скажешь – отважный.
– Прочел я твою диспозицию, – ничего, разумно, разумно. – Петр Алексеевич вытащил из-под стола план города, развернул – тотчас на него посыпалась мошкара и караморы. – Спорю только в одном: Нарву надо взять не в три месяца, а в три дня! (Он кивнул, поджав губы.)
Желтое лицо фельдмаршала вытянулось, будто некто, стоявший сзади, помог ему в этом, – рыжие брови полезли вверх под самый парик, углы рта опустились, глаза выказали негодование.