Долго он глядел ей вслед большими глазами, с разинутым ртом, долго поводил взглядом по кустам...
Прошли чужие, пролетела птица. Баба мимоходом спросила, не надо ли ему ягод, – столбняк продолжался.
Он опять пошел тихонько по той же аллее и до половины ее дошел тихо, набрел на ландыши, которые уронила Ольга, на ветку сирени, которую она сорвала и с досадой бросила.
"Отчего это она?" – стал он соображать, припоминать...
– Дурак, дурак! – вдруг вслух сказал он, хватая ландыши, ветку, и почти бегом бросился по аллее. – Я прощенья просил, а она... ах, ужели?.. Какая мысль!
Счастливый, сияющий, точно "с месяцем во лбу", по выражению няньки, пришел он домой, сел в угол дивана и быстро начертил по пыли на столе крупными буквами: "Ольга".
– Ах, какая пыль! – очнувшись от восторга, заметил он. – Захар! Захар! – долго кричал он, потому что Захар сидел с кучерами у ворот, обращенных в переулок.
– Поди ты! – грозным шепотом говорила Анисья, дергая его за рукав. – Барин давно зовет тебя.
– Посмотри, Захар, что это такое? – сказал Илья Ильич, но мягко, с добротой: он сердиться был не в состоянии теперь. – Ты и здесь хочешь такой же беспорядок завести: пыль, паутину? Нет; извини, я не позволю! И так Ольга Сергеевна мне проходу не дает: "Вы любите, говорит, сор".
– Да, им хорошо говорить: у них пятеро людей, – заметил Захар, поворачиваясь к двери.
– Куда ты? Возьми да смети: здесь сесть нельзя, ни облокотиться... Ведь это гадость, это... обломовщина!
Захар надулся и стороной посмотрел на барина.
"Вона! – подумал он, – еще выдумал какое-то жалкое слово! А знакомое!"
– Ну, мети же, что стоишь? – сказал Обломов.
– Чего мести? Я мел сегодня! – упрямо отвечал Захар.
– А откуда ж пыль, если мел? Смотри, вон, вон! Чтоб не было! Сейчас смести!
– Я мел, – твердил Захар, – не по десяти же раз мести! А пыль с улицы набирается... здесь поле, дача: пыли много на улице.
– Да ты, Захар Трофимыч, – начала Анисья, вдруг выглянув из другой комнаты, – напрасно сначала метешь пол, а потом со столов сметаешь; пыль-то опять и насядет... Ты бы прежде...
– Ты что тут пришла указывать? – яростно захрипел Захар. – Иди к своему месту!
– Где же это видано, сначала пол мести, а потом со столов убирать?.. Барин оттого и гневается...
– Ну, ну, ну! – закричал он, замахиваясь на нее локтем в грудь.
Она усмехнулась и спряталась. Обломов махнул и ему рукой, чтоб он шел вон. Он прилег на шитую подушку головой, приложил руку к сердцу и стал прислушиваться, как оно стучит.
"Ведь это вредно, – сказал он про себя. – Что делать? Если с доктором посоветоваться, он, пожалуй, в Абиссинию пошлет!"
Пока Захар и Анисья не были женаты, каждый из них занимался своею частью и не входил в чужую, то есть Анисья знала рынок и кухню и участвовала в убирании комнат только раз в год, когда мыла полы.
Но после свадьбы доступ в барские покои ей сделался свободнее. Она помогала Захару, и в комнатах стало чище, и вообще некоторые обязанности мужа она взяла на себя, частью добровольно, частью потому, что Захар деспотически возложил их на нее.
– На вот, выколоти-ко ковер, – хрипел он повелительно, или: – Ты бы перебрала вон, что там в углу навалено, да лишнее вынесла бы в кухню, – говорил он.
Так блаженствовал он с месяц: в комнатах чисто, барин не ворчит, "жалких слов" не говорит, и он, Захар, ничего не делает. Но это блаженство миновалось – и вот по какой причине.