Только что храпенье Ильи Ильича достигло слуха Захара, как он прыгнул осторожно, без шума, с лежанки, вышел на цыпочках в сени, запер барина на замок и отправился к воротам.
– А, Захар Трофимыч: добро пожаловать! Давно вас не видно! – заговорили на разные голоса кучера, лакеи, бабы и мальчишки у ворот.
– Что ваш-то? Со двора, что ли, ушел? – спросил дворник.
– Дрыхнет, – мрачно сказал Захар.
– Что так? – спросил кучер. – Рано бы, кажись, об эту пору... нездоров, видно?
– Э, какое нездоров! Нарезался! – сказал Захар таким голосом, как будто и сам убежден был в этом. – Поверите ли? Один выпил полторы бутылки мадеры, два штофа квасу, да вон теперь и завалился.
– Эк! – с завистью сказал кучер.
– Что ж это он нынче так подгулял? – спросила одна из женщин.
– Нет, Татьяна Ивановна, – отвечал Захар, бросив на нее свой односторонний взгляд, – не то что нынче: совсем никуда не годен стал – и говорить-то тошно!
– Видно, как моя! – со вздохом заметила она.
– А что, Татьяна Ивановна, поедет она сегодня куда-нибудь? – спросил кучер, – мне бы вон тут недалечко сходить?
– Куда ее унесет! – отвечала Татьяна. – Сидит с своим ненаглядным, да не налюбуются друг на друга.
– Он к вам частенько, – сказал дворник, – надоел по ночам, проклятый: уж все выйдут, и все придут: он всегда последний, да еще ругается, зачем парадное крыльцо заперто... Стану я для него тут караулить крыльцо-то!
– Какой дурак, братцы, – сказала Татьяна, – так этакого поискать! Чего, чего не надарит ей? Она разрядится, точно пава, и ходит так важно; а кабы кто посмотрел, какие юбки да какие чулки носит, так срам посмотреть! Шеи по две недели не моет, а лицо мажет... Иной раз согрешишь, право, подумаешь: "Ах ты, убогая! надела бы ты платок на голову, да шла бы в монастырь, на богомолье..."
Все, кроме Захара, засмеялись.
– Ай да Татьяна Ивановна, мимо не попадет! – говорили одобрительно голоса.
– Да право! – продолжала Татьяна – Как это господа пускают с собой этакую?..
– Куда это вы собрались? – спросил ее кто-то. – Что это за узел у вас?
– Платье несу к портнихе; послала щеголиха-то моя: вишь, широко! А как станем с Дуняшей тушу-то стягивать, так руками после дня три делать ничего нельзя: все обломаешь! Ну, мне пора. Прощайте, пока.
– Прощайте, прощайте! – сказали некоторые.
– Прощайте, Татьяна Ивановна, – сказал кучер. – Приходите-ка вечерком.
– Да не знаю как; может, приду, а то так... уж прощайте!
– Ну, прощайте, – сказали все.
– Прощайте... счастливо вам! – отвечала она, уходя.
– Прощайте, Татьяна Ивановна! – крикнул еще вслед кучер.
– Прощайте! – звонко откликнулась она издали.
Когда она ушла, Захар как будто ожидал своей очереди говорить. Он сел на чугунный столбик у ворот и начал болтать ногами, угрюмо и рассеянно поглядывая на проходящих и проезжающих.
– Ну, как ваш-то сегодня, Захар Трофимыч? – спросил дворник.
– Да как всегда: бесится с жиру, – сказал Захар, – а все за тебя, по твоей милости перенес я горя-то немало: все насчет квартиры-то! Бесится: больно не хочется съезжать...
– Что я-то виноват? – сказал дворник. – По мне, живи себе хоть век; нешто я тут хозяин? Мне велят... Кабы я был хозяин, а то я не хозяин...
– Что ж он, ругается, что ли? – спросил чей-то кучер.
– Уж так ругается, что как только Бог дает силу переносить!